Так относились к службе выдающиеся личности при прежнем режиме, когда им предлагали перспективу блестящей карьеры! Надо заметить, что впоследствии, после революции, вместе с новыми людьми пришли и новые порядки: людям, имеющим власть, стало совершенно безразлично, куда идти, в один департамент или другой, в Морское министерство или в Министерство сельского хозяйства; им стало все равно, лишь бы на этом посту платили деньги — и в большом количестве.
Генерал-майор Балк сразу же после назначения взял в ежовые рукавицы полицию в столице. Он за всем следил сам и не ждал слишком долго, если надо было вмешаться. Он также взял на себя полную ответственность за снабжение города продовольствием. Все дела, которые входили в его компетенцию, он решал с примерной быстротой и умением, хотя они и могли причинять ему массу беспокойства.
Его деятельность заслужила всеобщие похвалы. Я часто слышал мнение, что новый начальник строгий, прямой человек, знакомый со всеми деталями полицейской службы. Только подчиненные, ранее замеченные в получении взяток от населения, были недовольны его строгими распоряжениями и поэтому враждебно относились к своему начальнику.
Поведение Балка после революции тоже характерно. Довольно долго Временное правительство держало его под арестом, затем решило освободить, но он заявил, что не покинет тюрьму, пока не удостоверится, что со всеми чиновниками, которые были его подчиненными, поступили строго в рамках закона.
Примерно через месяц после моего назначения директором Департамента полиции я имел честь получить аудиенцию у Императрицы. В назначенное время я приехал в Царское Село и был проведен в довольно большую комнату, где Ее Величество ожидала меня в форме медицинской сестры. После того как я почтительно поцеловал ей руку, она пригласила меня сесть и осведомилась, освоился ли я уже с новой сферой деятельности. Она заметила с улыбкой, что, с ее точки зрения, большинство чиновников слишком заняты бумагами и документами, а потому теряют связь с действительностью, живой интерес к происходящему. Она считала, что каждый должен быть в курсе событий, особенно в наше сложное время. «Помимо всего прочего, — сказала она, — надо учитывать, что может начаться революция, и каждый должен представлять, что следует делать в таком случае».
Я отвечал, что революция совершенно невозможна в России. Конечно, есть среди населения определенное нервное напряжение из-за продолжающейся войны и тяжелого бремени, которое она вызвала, но народ доверяет Царю и не думает о восстании.
«Я тоже так думаю, — очень тихо сказала Императрица, — и хочу надеяться, что так и будет».
Я продолжал утверждать, что правительство не должно упускать из виду тех внутренних врагов, которые изо всех сил работают для развала империи, и поэтому требуются активные действия полиции, так как перед ней стоит задача найти агитаторов и прекратить их предательскую деятельность. Я также намекнул, что, к моему сожалению, среди министров нет полного единодушия, которое так необходимо, и что правительство иногда принимает решения, которые представляются эхом решений, уже принятых оппозиционными партиями в Думе.
В заключение я уверил Императрицу, что Министерство внутренних дел предпримет все необходимые шаги, чтобы иметь уверенность, что возможные беспорядки будут быстро подавлены. Я сообщил ей, что уже составлены планы по демобилизации из армии после окончания войны: сначала нужно распустить пехоту, кавалерия, необходимая для поддержания внутреннего порядка, пока останется на службе.
Когда я кончил. Императрица помолчала несколько секунд, как если бы обдумывала то, что я рассказал, а затем самым дружеским тоном пожелала мне полного успеха во всех начинаниях. В конце она сказала, что хотела бы обратиться с важной просьбой: не мог бы я устроить так, чтобы на службу в полицию принимали раненых на войне офицеров. Эту просьбу Ее Величество высказала самым скромным и деликатным образом. Конечно, заверил я ее, на следующий же день всем губернаторам будет разослан циркуляр, в котором я уведомлю о пожелании Императрицы и укажу, что, при наличии вакансий, предпочтение должно отдаваться офицерам, раненным на войне.
Моя аудиенция продолжалась семнадцать минут. Императрица милостиво отпустила меня, еще раз пожелав успеха в моей деятельности{136}.
1 ноября началась сессия Думы, и с этого момента яростные нападки на правительство следовали одна за другой. Менее чем через неделю Дума спровоцировала падение председателя Совета министров Штюрмера. Я все еще помню, как Милюков появился на ораторской трибуне, обратился к депутатам и заявил, что у него в кармане находится документ, содержащий неопровержимые доказательства вины председателя Совета министров в предательстве и помощи Германии, но что он готов предоставить этот документ только судебным властям. Позже развитие событий показало, сколько реальных оснований было у этого чудовищного обвинения. Штюрмер умер в мучениях, в то время как Милюков по сей день жив и здоров и не страдает от угрызений совести; но Милюков никогда не представил ни одного из упомянутых доказательств по той простой причине, что их не существовало. Позднее Временное правительство назначило следственную комиссию, и председатель этой комиссии специально сообщил жене Штюрмера{137}, что самое тщательное расследование обвинений против бывшего председателя Совета министров не дало результата в связи с отсутствием каких-либо доказательств.
После устранения Штюрмера Дума продолжила свои атаки, и каждый день какое-нибудь официальное лицо обвиняли в предательстве и шпионаже, даже Императрица не избежала бесстыдной клеветы. Таким образом Гучков, Милюков, Поливанов и компания старательно готовили путь к катастрофе.
Преемником Штюрмера стал А. Ф. Трепов, но он тоже был беспомощен, а Дума продолжала свою травлю и интриги. Милюков, которому особо покровительствовал английский посол Бьюкенен, часто проводил вечера в английском посольстве. Если английское Министерство иностранных дел когда-нибудь разрешит публикацию документов из своих архивов, это по-новому и не особенно благоприятно осветит «патриотизм» Милюкова.
Те же агенты, которые сообщали мне о визитах Милюкова в английское посольство, информировали меня и о его выступлении на тайной встрече кадетов, лидером которых он был. В нем Милюков серьезно предупредил об опасностях революции, заявив, что, если сегодня крестьянам обещают землю, это обещание нужно будет выполнить завтра, что может привести революцию к такому финалу, которого сейчас никто не ожидает. По этому поводу он сказал, что давать крестьянам такие обещания — все равно что махать красной тряпкой под носом у бешеного быка. Тем не менее Милюков продолжал свою пагубную деятельность и вынудил председателя Думы Родзянко повторять все его высказывания подобно граммофону. Действуя как орудие в руках Милюкова, Родзянко в те дни делал все возможное, чтобы, вступив в контакт с Объединенными дворянскими обществами, втянуть их в тайный заговор против Царя. Переговоры, которые он в это время вел с предводителем дворянства Московской губернии Базилевским, с Сомовым, занимавшим такой же пост в Петербургской губернии, и с председателем Постоянного совета Объединенных дворянских обществ{138} Самариным, едва ли можно назвать иначе, чем государственной изменой.
Без всякого основания Милюков вдруг стал опасаться за свою жизнь, утверждая, что правое крыло радикальной партии планирует покушение на него; он просил меня защитить его, приставив секретных агентов. Однако проведенное расследование этого дела показало, что его страхи беспочвенны. Я тем не менее поручил нескольким сотрудникам полиции постоянно находиться рядом и не выпускать его из виду.
Сейчас, как и после его назначения, главным объектом всех нападок стал несчастный Протопопов. Хотя ни одной ошибки или провала поставить в вину министру внутренних дел не могли, шум и крик по его поводу раздавались постоянно; никто, заявлялось, не может работать с Протопоповым. Даже его непосредственные подчиненные позорно покинули его в беде: оба товарища министра — Волконский и Бальц — вполне открыто выступали против своего начальника, хотя, если они не разделяли его взглядов, их прямой обязанностью было просто подать в отставку. Они не сделали этого, поэтому я не был удивлен, когда Бальц, в 1906 году в качестве прокурора представлявший власть в деле против Совета рабочих депутатов, стал служить большевикам в 1918 году.
