Выпиваю еще один глоток пива. От этого все становится проще. А потом снова смотрю на Анну. Она надела черную футболку. Love is a razor[2] — складывается из желтых букв с завитушками. Может быть, это и так. А может, и обычное дерьмо. Love — это не razor и не что-нибудь еще. У Love нет определений. Love значит трахаться, сказал бы Янош. Но мне так не кажется. Я думаю, что Love — это что-то большее. Трахаться есть трахаться. A Love другое. Может быть, музыка. Но музыка — это лучшее, что есть на свете. По крайней мере, так говорил Фрэнк Заппа. Кажется, я пьян. Иначе откуда здесь музыка? Ах да, Мален поставила диск. Как раз «Роллинг стоунз» — «I can’t get no satisfaction». Со своими трусиками и длинными ногами Мален вприпрыжку возвращается к Яношу. Садится. Выпиваю еще пива. Оно начинает мне нравиться. Становится весело. Сам не знаю почему. Сразу же отпиваю еще. Мария склоняется надо мной. Великолепное ощущение. Она хочет взять несколько чипсов. Флориан считает, что чипсы и алкоголь — это смертельная комбинация. После этого сразу же хочется блевать, так он утверждает. Но тем не менее я позволяю Марии сожрать эти чипсы. Представляю себе, как она наклоняется над унитазом. Не могу удержаться от смеха. Делаю еще глоток. Банка пуста. Смешно. Ведь я ее только что открыл. Ну да. Я ведь уже говорил, что не привык пить. Наверное, поэтому я не привык и к тому, что банки так быстро пустеют. Беру еще две. Они последние. Заначу на потом. Ставлю их на пол. Потом кладу сверху бумажный платок. Мне ведь не хочется, чтобы кто-нибудь выжрал мою добычу. Я бы, наверное, пожалел. Янош уже поглядывает вокруг. Наверняка он выпил много. А хочет еще больше. По нему сразу заметно. В уголке рта у него дымится сигарета. Комната большая, и окна открыты. Никто не учует запах так быстро. Я тоже вытаскиваю сигареты. Пачка еще почти целая. Мария тоже хочет закурить. Прикуриваем одновременно. Мария трясет спичкой. Огонек гаснет. Она меня обнимает. Поет «АББА», «The Winner takes it all». Замечательный сингл. Но почему-то смешной. Хотя при этом и жутко печальный. И здесь тоже поют о разлуке. Я думаю, эта тема меня просто преследует. Нужно было позвонить домой. Только чтобы убедиться, что они не проломили себе головы. Но не сейчас. Сейчас ночь. А кроме того, Мария так близко. Она почти лежит на мне. Чувствую запах ее кожи. Парфюм, пробуждающий мечты. Слегка сладковатый. Похоже на Рождество. Запах елки или печенья. Вспоминаю последнее Рождество. Собрались все. Даже мой дядя. Я люблю своего дядю. Но все его только ругают. Считается, что если он вдруг понадобится, то его никогда нет. Но если он нужен мне, то он всегда тут как тут. Даже в Рождество. Он работает в одной из крупных ежедневных газет. Большинство огромных репортажей на третьей странице пишет он. Иногда он берет меня с собой в редакцию. Мне это нравится. Все люди там работают за большими столами. Им приходится рассказывать обо всем на свете. Я бы не смог. Не умею писать даже обычные школьные сочинения. Как раз на прошлое Рождество мы решили попытать счастья в интернате Нойзеелен. Решение казалось мне неудачным. Мне надарили кучу подарков, имеющих отношение к Нойзеелену. Постер региона, шмотки для всяких торжественных случаев, мешочек с умывальными принадлежностями и т. п. И еще я получил пачку наклеек. Ими я имел право оклеить все что угодно и написать свое имя. Бенджамин Леберт. Господи, я так боялся сюда ехать! И — боже мой! — я все еще боюсь здесь жить. Прошло два дня. Два дня и полторы ночи. А я уже в комнате девушек, и одна из них лежит прямо на мне. Может быть, это прогресс. Она щекочет мне шею. Ощущение несколько странное. Ведь я едва знаю эту девицу. Ну да ладно. Янош говорит, что интернатские красотки бывают весьма общительны. Особенно новенькие. Ведь здесь нужно быть немного не собой. И тогда все получится. Что имел в виду Янош, когда говорил, что «нужно быть немного не собой»? Я же такой как всегда. Или я всегда другой? Почему эта девушка лежит на мне? Потому что налакалась? Какая разница! Главное, что она лежит на мне. Делаю еще глоток пива. Собираюсь что-то сказать. Но Мария меня опережает. Забываю про собственные потребности.

— Мне говорили, что ты не такой, как все, — говорит она.

— Не такой, как все? Ну да, я инвалид. Наверное, это и есть «не такой, как все».

Затягиваюсь сигаретой. То же самое делает Мария. Ее полные губы вытягиваются в трубочку. Смотрится очень сексуально. Отпиваю еще глоток пива. Банка пуста. Открываю следующую. Мария встает. Хочет взять еще несколько чипсов. В колеблющемся пламени свечи вижу ее тело. Сразу же она снова ложится ко мне. Животом чувствую ее едва прикрытые соски.

— Мне говорили, что инвалиды тоже всего лишь люди, — говорит она.

— Забавно, тебе так много рассказывают, — откликаюсь я. — Мне никогда ничего не рассказывали. Мне приходилось до всего допирать самому. На фиг. Ты права. Инвалиды тоже только люди. Хотя и немного странные.

Звучит «Knocking on Heaven’s Door». Как раз сейчас у меня нет настроения слушать такие песни. И все равно она очень хорошая. Ведь это текст старика Боба Дилана. Во мне все ширится какое-то забавное ощущение. Еще глоток пива.

— А в каком смысле ты инвалид? — интересуется Мария.

Отвечаю, что у меня почти парализована левая сторона. Мария вздыхает.

— Почти не могу двигать ни рукой, ни ногой. Ничего не чувствую. Только когда больно.

Лицо Марии оказывается совсем близко к моему. Наши губы почти соприкасаются.

— Я никогда не сделаю тебе больно, — шепчет она, — никогда. И никто никогда не должен этого делать. Ведь только в тех, кто совсем-совсем другой, вырастает что-то новое.

— Сколько тебе лет? — спрашиваю я.

— Шестнадцать.

— Уж больно по-зрелому ты говоришь в шестнадцать-то лет.

— Знаю. Но ведь я и сама зрелая, — она ухмыляется.

— Ну и как ты думаешь, что во мне вырастет? — спрашиваю я.

— Понятия не имею. Сам увидишь. При случае, — и она снова начинает ухмыляться.

Я смотрю на Троя. Он сидит на письменном столе. В одиноком одиночестве. Наверное, уже совсем датый. Толстый Феликс говорит, что он все время под мухой. Иногда выпивает пять — десять банок пива за вечер. Янош думает, что ему это вредно. Когда-нибудь Трой перестанет трезветь вообще. Но ему якобы все равно. Он будет лакать дальше. До самого утра. Крепкий парень. Рядом с ним на полу лежит толстый Феликс. Он уже спит. Широко раскинул конечности. Рот открыт. Слегка похрапывает. На паркет капает слюна. Тонкий Феликс говорит, что он снова нес какую-то ахинею про футбол. И тогда Янош его накачал. Теперь он спит. Мирно и спокойно.

Встаю. Мне срочно нужно в туалет. Осторожно снимаю с себя Марию. Она уже успела удобно устроиться у меня на ногах. Бегу к двери. Все слегка кружится. Это состояние мне незнакомо. С трудом достаю до ручки. Поворачиваю ее вниз. Выхожу из комнаты. Никто меня не замечает. Все уже клюют носом. Только Мария ненадолго поднимает голову. Бегу по Бабскому коридору. Кажется, что он уходит в бесконечность. Понадобилось пять минут, чтобы добраться до двери туалета. Открываю. Туалеты здесь намного красивее и современнее, чем у нас. Сначала меня ждет большая прихожая. Все выложено белым кафелем. На стене штук шесть умывальников. И над каждым зеркало. Смотрюсь в одно из них. Ну и харя. Подхожу поближе к раковине. Прыскаю на лицо немного воды. Приятно. Освежает. Вдруг сзади открывается дверь. Скрип. Появляется Мария. Немного покачивается. Стоит передо мной явно не в себе.

— Что ты делаешь? — спрашивает она.

— Прыскаю себе в лицо водой.

— Она холодная?

— Очень холодная.

— У меня такое чувство, что мы чуть не облажались, — лепечет Мария, еле шевеля языком.

Ничего из ее слов я не понимаю. Через голову она стягивает ночную рубашку. Теперь на ней только черное нижнее белье. Выглядит очень здорово. Я вижу ее нежную кожу. Пупок. Лицо. Груди. Правда, несколько расплывчато. Чего-то она от меня хочет. Дурак не поймет. Подходит ко мне. Боюсь. Дотрагивается до моей шеи. Я все еще пытаюсь отодвинуться. Дрожу. У меня еще ни разу ничего не было с девушкой. И кроме того, я пьян. Нет, это Мария пьяна. Расстегивает лифчик. Я почти без сознания. Она стоит передо мной, а сверху на ней ничего нет. Смотрю на ее груди. Они красивые. Соски розовые. Вспоминаю Яноша. Он бы наверняка сказал, что я ни в коем случае не должен наложить в штаны, нужно использовать свой шанс. А еще он бы сказал, что нужно брать то, что плохо лежит. Все-все, что лежит плохо. Я-то его знаю. Знаю его советы. А потом я должен просто отделать Марию. «Отделать» — это для Яноша почетный синоним слова «трахать». Он считает, что трахаться может всякий. А вот отделать девицу — нет. Это искусство. Я бы, наверное, отделал Марию. Или оттрахал. Да все равно. Если бы только со страху не наложил в штаны. Опыта у меня нет.