На рубеже III и II тыс. до н.э. в Междуречье протекало сразу несколько исторических процессов. Во-первых, менялся этнический состав населения — на древние шумерские земли наползало аккадское море, а во-вторых, на геополитическое первенство одновременно претендовало несколько примерно равносильных городов. Они возвышались попеременно, по-видимому, при талантливых правителях, рождавшихся то там то тут. Их достижения тут же транжирили потомки, и все начиналось сначала. Наука об управлении тогда находилась в самом зачаточном состоянии, и долго удерживать господствующие позиции не удавалось никому. Из тех времен, скорее всего, приходит преклонение перед Саргоном: ведь в течение многих веков его подвиги никто не мог повторить[137]. Наверное, на фоне бесконечных перемен и вечной неустойчивости идеализируется саргонское или даже недавнее, несмотря на печальный финал, урское прошлое: «порядок был». Кочевники не нападали, цены не росли, а оросительная система функционировала.
Так продолжается до тех пор, пока Месопотамию не удается снова объединить, пусть на более короткий срок, чем Саргону. Осуществляет это представитель династии, к тому времени утвердившейся в Вавилоне и сделавшей его к XVIII в. до н.э. центром небольшого государства. Имя этого легендарного царя известно гораздо лучше имени Саргона и почти так же хорошо, как имя Навуходоносора. На знаменитой стеле, хранящейся в Лувре и недавно снова открытой для публичного обозрения, он, молитвенно сложив руки, обращается к сидящему на возвышении богу солнца Шамашу. Бог вручает ему жезл и обруч — прямые предшественники всех царственных регалий: скипетров и держав истории, которые иногда толкуют как символы справедливости и истины, а иногда — просто как строительный инструмент[138], ибо человек, почтительно готовящийся их принять, был в прямом смысле проектировщиком и строителем государства.
В любом случае, справедливостью и мудростью своей сей царь, безусловно, очень гордился. И нас тоже не избегло преклонение перед этими качествами, иначе с чего бы каждому было известно словосочетание Законы Хаммурапи? Именно они высечены на знаменитой стеле, обнаруженной французскими археологами в 1902 г. в Иране. Как получилось, что из всех памятников наиболее древнего периода месопотамской истории (III-II тыс. до н.э.) только эта стела приобрела отблеск легендарности и попала в устную историю? Что на ней, кстати, на самом деле написано? Можно ли эту надпись назвать Законами или Кодексом? Попробуем подступиться к истории создания этой легенды — повести небольшой, но очень поучительной.
Во-первых, упомянем неожиданное место действия — город Сузы, совсем не вавилонский, сначала столица сопредельного эламского царства, позже — персидского. Как там оказалась стелла Хаммурапи? Очень просто: произведения искусства и исторические редкости ценились в качестве военных трофеев даже в самые древние времена. В XII в. до н.э. эламский царь, успешно разорив Вавилон и его окрестности, обогатил свою коллекцию известной стелой. Более того, к ужасу ассириологов, победитель стер с нее семь столбцов драгоценного текста, чтобы освободить место для собственной хвалебной надписи[139]. Кстати, скорее всего, стела эта исходно находилась не в Вавилоне, а в соседнем с ним Сиппаре, довольно рано подпавшем под власть Хаммурапи[140]. Впрочем, значимость юридических наставлений Хаммурапи (назовем их так) никем не оспаривалась, ибо и из более поздних периодов истории Месопотамии дошли их многочисленные копии, отчасти восполняющие потерянные фрагменты основной надписи. Из этого следует, что потомки данный труд ставили очень высоко — т. е. он стал частью аккадской клинописной традиции.
Во-вторых, напомним о потрясающем впечатлении, произведенном этим текстом на культурный мир начала XX в. Сохранность стелы и накопленные к тому времени познания в клинописи привели к тому, что надпись была очень быстро расшифрована и переведена на европейские языки. Образованное общество очень впечатлили: структурная упорядоченность текста, сходство многих юридических мер с ветхозаветными Законами Моисея и тот факт, что Хаммурапи-законодатель жил лет на 500–600 раньше законодателя иудейского. Тут же стали искать Хаммурапи в Библии и нашли в 14-й главе Книги Бытия «Амрафела, царя Сеннаарского», с которым вроде даже воевал прародитель Авраам (тогда еще Аврам)[141].
Довольно быстро ассириологи доказали несостоятельность подобной идентификации, но дело было сделано: Хаммурапи оказался частью всеобщей культуры, став современником Авраама и почти мифологически-библейским персонажем. В качестве такового он промелькнул на заднем плане вступления к роману Т. Манна «Иосиф и его братья» («законодатель Хаммурагаш»), а в качестве первого законодателя человечества попал в школьные учебники истории, в те две с половиной главы, что разделяют время доисторическое и общеизвестное греко-римское.
После всего сказанного выше о закрепленных в сознании общества исторических мифах читателя не должно удивить то, что вавилонский царь-объединитель никоим образом не был связан с прародителем иудеев. Более того, он еще и законов никаких не писал. По крайней мере, на общеизвестной стеле ничего подобного точно нет.
Конечно, ученым все это прекрасно известно. Степень соответствия установлений Хаммурапи и вавилонских юридических реалий обсуждается во всякой серьезной монографии{35}. Мнения, как обычно, расходятся. Одни считают, что надпись является документом чисто пропагандистским, другие склонны полагать, что она содержит список наиболее известных судебных прецедентов эпохи, призванных продемонстрировать мудрость правителя. Третьи обращают внимание на то, что литературная форма надписи соответствует многочисленным ученым трактатам эпохи, и склонны видеть в ней царственный учебник юриспруденции. К тому же, законоположений, регулирующих многие «обыкновенные» преступления, в Законах нет[142], но отдельные сложные случаи проработаны весьма подробно, а установленные в них цены, скорее всего, не соответствовали реальности уже во времена законодателя, тем более позже[143].
Хаммурапи, надо сказать, не был и первым законодателем: самые ранние юридические сборники, как мы помним, дошли из того же древнего Ура. Но публике до этого никакого дела нет. Вот так памятник, воздвигнутый властителем Вавилона самому себе, становится для нас Законами, или, в западных языках, Кодексом[144]. Причина этого кажется очевидной: нелегко объяснять сложности несоответствия аккадских понятий сегодняшним, куда проще сделать обратный перевод с «современного» на «древний». Налицо классический случай редукции, упрощения истории, а также совершенно необоснованный перенос терминов из одной эпохи в другую. Но так легче и понятней, так лучше запоминается. И делается это сплошь и рядом и с гораздо более важными историческими событиями (в особенности с теми, что имеют политическое значение).
Истина, по-видимому, находится где-то посередине. Для демонстрации царской мудрости не имело смысла прописывать наказание за убийство: смертная казнь по Законам Хаммурапи полагалась и за меньшие, с нашей точки зрения, прегрешения (ложное обвинение в убийстве или колдовстве, кража государственного и храмового имущества, его скупка и т. п.). Заметим, что их суровость не в лучшую сторону отличается от дошедших до нас фрагментов более древних законов III династии Ура. Ясно также, что некоторые из установлений восходят к судебным прецедентам, а некоторые являются плодами царственной юридической мысли. То, что многие из законодательных норм Хаммурапи нереальны, тоже ни о чем не свидетельствует: подобных норм достаточно и в современном законодательстве весьма развитых стран. Это касается и пропагандистского момента: как будто его нет ни в одном из нынешних основополагающих документов!
