— А если оно будет не в мою пользу?
— Значит, ты чужой и покинешь нашу семью.
— Даже так?
— Это безусловно!
— Ты хорошо обдумала сказанное?
— Само собою…
— Тогда мне нечего добавить.
— Незачем было начинать. Мы с самого первого дня были чужими. Нет понимания, нет тепла. Есть только условности. Как жаль, что мы вовсе чужие. На нас сыпятся одинаковые беды. Но они ничему не учат. И мы навсегда остаемся глупцами.
— Юлька! А ведь я люблю тебя, — услышала тихо.
— Если бы любил, ты бы понял меня без лишних слов. Ведь я слово дала умирающей подруге. Она выбрала меня в матери своему ребенку, и я пообещала ей взять к себе девочку. Об этом теперь вся деревня знает. Как я откажусь от своего слова? Ты соображаешь, что предложил?
— Да кто даст тебе ребенка? Или у нее нет другой родни? Где ее отец? Куда делся?
— Это не твоя проблема. Он уехал, бросил обеих! Я возьму девочку и буду растить как свою дочь.
— Но у тебя нет навыков. Одно дело свой ребенок. Тут тебя измучают всякие проверки и комиссии. Любой может впереться с проверкой и попробуй, откажи впустить. Короче, хороший хомут надела на шею. А зачем? Через год родила бы своего без всякой мороки.
— Теперь поздно спорить.
— Ты все же решила взять чужую?
— Мне она будет своей!
— Но ты со мною не советовалась. А я категорически против чужого ребенка в семье. Я не знаю, какие у нее наклонности, характер и здоровье?
— Обычный ребенок. Не хуже и не лучше других.
— Свой всегда лучше! Моя бабка даже говорить о таком не стала бы! Надо быть ненормальной, чтоб решиться на такой шаг. Лично я категорически против!
— А кто тебя спрашивает? Я и не советуюсь. Ты спросил, я ответила, но не больше того. Решение уже принято. Сам видишь, — показала на гору детских вещичек.
— Это маразм! Навязчивая болезнь одинокой женщины. Ты бесишься от безделья. Где ты видела, чтоб люди сами, добровольно навязывали на себя обузу. Чего ты хочешь тем добиться?
— Только ребенка! И больше ничего!
— Ну, знаешь, ты больная на голову! — вспыхнул Костя, не сдержавшись.
— Может быть! Ты все сказал?
— О чем теперь говорить?
— Так вот освободи этот дом и больше никогда не приходи сюда. Мы слишком разные с тобой, и нам лучше никогда не видеться.
— Ты подумай, Юлька! Еще не поздно исправить глупость, какую ты не успела совершить.
— Нам не о чем говорить. И я порядком устала от тебя. Честно говоря, ожидала совсем другого поворота. А ты лгун. О чем с тобою говорить? Ты мне противен.
— А говорила, что любишь!
— Ошибалась. Все прошло.
— Ну что ж? Как говорят, не все мечты сбываются. Хорошо, что не завязли в отношениях, и порвать их не сложно. Что ж, прощай, несостоявшаяся любовь. Спасибо за очередную науку…
Он вышел в дверь боком. Тихо прикрыл ее за собою, тенью промелькнул под окном. Вот и калитка хлопнула, словно ойкнула. От Кости даже памяти не осталось.
— Вот черт, а почти полюбила козла! Уж чего только не нагородил тут. Может, отчасти прав. Многие мне такое говорят. Крутят у виска, называют дурой. Ну, разве стыдно бабе захотеть стать матерью? Кто может такое осудить? Пришло и мое время. Чем рожать от всякого дегенерата, лучше взять эту девчушку. Еще неизвестно, какой ребенок от него получится. Но если в него удастся, хорошего не жди.
Девка и сама не знает, отчего льются слезы по лицу, и давит сердце боль.
…Акуле в эту ночь не спалось, и она решила сходить к соседке за успокоительными каплями. Свои закончились. Отдала последние, даже не предполагая, что самой могут понадобиться. А сердце вон как давит, в глазах темно.
— Юля, девочка, выручи! — ступила через порог. Девка, едва глянув на старуху, поняла, что той плохо.
Провела в комнату, напоила корвалолом, валерианой, уложила на диван и рассказала о Косте. С единственной во всей деревне поделилась бабьим секретом. Старуха даже на локте привстала:
— А нешто дитя помеха?
— Вот и я о том говорила ему.
— Это ты верно решила, что отказала ему. Нет человека, и этот не мужик. Тот не человек, коль от дитя отказывается. Нынче от нее, завтра от тебя. У таких сердца нету. Оно им ни к чему. Он и своего любить не будет, только себя. Уж такой удался, — выпила лекарство, легла поудобнее на диване:
— У меня надысь баба лечилась. Ну, у нее женские дела. Ей нервничать нельзя, поднимать тяжелое. А бабы как? Везут, пока ноги носят. А тут свалилась вглухую. Ну а мужик палец о палец не помогал ей. Ну тут я за него взялась. Да так впрягла, что бегом забегал. На одной ноге завертелся. Так к ночи аж упал на койку. Понял, какая она бабья доля. С неделю мучился. Так схудал, сущим скелетом сделался. Зато и нынче бабе во всем помогает. И меня благодарит. Он не знал, каково жене приходится, нынче поумнел. Уже не тарахтит часами на улице с деревенскими. Предел всему знает. Домой бежит угорело. Знает, там дело завсегда сыщется. Так к чему я сказывала? Баба моя через пару месяцев вовсе вылечилась. А мне до сих пор спасибо говорит, что сумела ее мужика в руки взять. Совсем иной человек теперь стал. Ничего худого про него не брехнешь.
— А и правда, помогло твое лекарство. Успокоилось сердце, не барабанит, — села на диване.
— А насчет девчухи единое скажу тебе: кто сироту в дом примет, тот Бога возьмет, про то в Писании сказано. Этот случай в нашей деревне первый. Помни, и без тебя нашлось бы кому сироту приютить, в обиду не дали бы. Сироты — ангелы Божьи. Их кто обидит, судьбою будет наказан. Это жизнью проверено. Вон в городе у мужика жена померла. Трое детей осталось с ним. Так пес шелудивый в пьянь ударился. Про детей забыл. А всем есть охота. Они на помойку пошли, чтоб там прокормиться. Люди заметили и разобрали ребятню кого куда. Все в добрые руки попали. А этого алкаша на свалке бешеные псы покусали. Так и кончился на помойке, весь погрызанный, опухший, черный и порванный, его еле узнали. Самого зарыли, как собаку. А ты, Юля, не бойся, бери дитя. Мамкино сердце лучше знает, кому ребятенка доверить. Она не сама решила, ей Бог подсказал.
— Так не дают мне девочку!
— А ты в церковь сходи. Встань перед святыми, все сбудется по-твоему, — поблагодарила за помощь и шагнула за порог.
На следующий день, чуть свет, пошла Юлька в церковь. Уж и сама не знала, сколько пробыла в храме. Молилась на коленях, плакала, просила о Наташке, ставила свечи. И вышла, когда на дворе уже темно стало.
Девка пошла по улице торопливо.
Вот и собес, где ей всегда отказывали. А тут вдруг услышала, как ее окликнули из окна:
— Так вы будете брать ребенка? Все обдумали?
— Конечно!
— А то мы уже документы подготовили. Заходите! — пригласили Юльку приветливо.
— Вы удочеряете или на воспитание берете? — уточнила женщина, глядя на Ивана Антоновича. Тот загадочно улыбался.
— Насовсем! В дочки! Никаких удочерений. Моя она!
Юлька слушала и не слышала, о чем говорила грудастая, улыбчивая женщина. Она попросила подписать какие-то бумаги. Юлька торопливо; подписала их. И спросила волнуясь:
— Когда забрать смогу мою Наташку?
— Да хоть сегодня, — услышала в ответ.
— Я же ничего из приданого не взяла. Домой надо сходить.
— Вам все дадут. Ей много чего положено, не переживайте.
Через час Юлька вышла из детского приюта, прижимая к себе хрупкое тельце ребенка. Девочка посапывала, спала.
— Она спокойная, теперь до ночи спать будет. Мы недавно накормили ее, — провожала няня до порога.
Тяжелая сумка повисла на руке. В ней приданое на первый случай. Юлька идет, боясь оступиться.
Вот и мост. От него по ровной дороге все время прямиком, не заблудишься. Сама когда-то эту дорогу строила. Каждый камешек знаком, — ступает на мост и слышит:
— Стой! Стерва! Это ты, что ли, возникла?
— Я, — онемела, увидев Мишку.
— Ты нарисовалась, лярва кудлатая! Как раз вовремя! — подошел вплотную.
— Что надо тебе? — дрогнул голос бабы.
