— Барчук тут жил. Дородный из себя человек. Ну, точно, как хорошо откормленный кабан. Только в костюме и в бабочке. Вот один раз решили они бал закатить на весь свет, чтоб удивить весь местный бомонд. Ну, а там девицы приехали. Одна другой краше. На какую ни глянь, сущий цветок. Вот тому болвану мать велела выбрать невестку, но такую, чтоб и ей по душе пришлась. Он и выбрал, такую, что все ахнули, — ухмыльнулся швейцар и продолжил:
— Она ж как роза рядом с кустом крапивы смотрелась с ним. А он, как прилип, ни на шаг от нее не отходил. На других внимания не обращал.
— Круто! — заметил Сашка.
— Плохо воспитан! — заметила Анна.
— Ну, это все мелочи. Приспичило той девке в лопухи. Дело житейское. Ну, а этот ферт набивается:
— Давайте вас провожу. Я знаю укромное место, где никто вам не помешает.
Девка и вовсе стушевалась. Ей бы в коляску и домой, но терпенья нету. Пока забиралась в свою карету, чулочки обмочила. А этот придурок попросил их на память. Та велела домой лошадей гнать. А он за нею. Короче, у самого дома догнал. Девка уже мокрые чулки снять успела. А он все клянчит. Ну, кинула ему в лицо, не велела больше подходить к ней и сама в тот дом ни ногой. Так восемь раз посылали сватов. Осадой взяли. На девятый раз дала согласье. Вот как мать слушался. На какую указала, на той женился. А уж била она его всякий день. Чем попало колотила. И никогда не жаловался. Раз мать выбрала, значит, заслужил.
— А еще у них собачонка была. Белая, в в бантах. Все за барином бегала следом. Куда он, туда и она — проныра. Так вот уже время позднее, а их никого нет. Барыня хватилась, время ко сну. И позвала Бульку, та отозвалась с кухни. Увидела барыня, чем они развлекались. Мы весь другой день порядок наводили на кухне, хлопнула с грохотом дверь, все невольно умолкли. Швейцар стул на голову надел. Стоял с перекошенным от страха лицом и дрожащей рукой придерживал дверь.
— Да ты сядь, вспомни что-нибудь хорошее, — подсказал Сашка.
— Однажды мы на рыбалку пошли, на пруд. А барыня вступила в лодку, та и перевернулась. Ну, мы, достали, положили на траву, чтоб скорее в себя пришла. Клянусь, такой красоты я век не видел. Все тело, ноги, будто точеные, такие только у господ бывают. Я никогда не говорил, он мне в том виде и теперь по ночам снится, и все жалею, почему холопом родился, — услышали отдаленный смех где-то наверху.
— А твоя жена о том знает?
— Моей бабе важно с кем сплю, а кого во сне вижу, ей по барабану, — усмехнулся человек и, опомнившись, снял стул с головы.
— Федя! Иди ужинать, да гостей зови. Негоже, чтоб в барском доме люди голодали, — подала голос кухарка.
Ну, уж накормила она всех от души. Кто чего желал, того наелся от пуза. Животы на руках выносили. А спать положили всех в разные комнаты, чтобы друг другу не мешали. Так вот тут и началось. Кто-то средь ночи вскочил, что-то померещилось, другому палец прищемили в койке, третьего за горло прихватили. Короче, собрались мы все в зале и уснули на ковре как барбосы. Так оно спокойнее и надежней. Никто за пятки не щекочет и подмышкой не дергает. До самого утра дрыхли как дохлые, указали баре наши места, — заойкал швейцар, ему дверью придавило пальцы.
— А как же сам хозяин тут жил? Без приключений? — спросил Анку Сашка.
— Он никогда ни на что не жаловался. Вообще был скрытным человеком. И о себе рассказывать не любил. О доме и родителях вовсе молчал.
— Странный человек…
— Давайте о чем-нибудь веселом, — предложил Сашка внезапно.
— А знаете, как меня сюда взяли? — встрял швейцар и продолжил:
— На всем проверили. Нигде не подошел. Дрова колоть не умел, мусор во дворе убирать не мог. На кухне из меня толку не получилось, постельничным не пригодился, вот и поставили швейцаром, велели улыбаться каждому. Это я усвоил. И улыбнулся на свою беду бабке Фросе. Ей за восемьдесят повалило. Она уборщицей была. Открыл ей двери и улыбнулся, как велели. Ой, сколько шуму было! Она как развонялась, что пристаю и непотребные рожи ей корчу. Кем только не назвала старая канитель. Из-за нее чуть не вышибли с работы. Но потом все улеглось, разрешили ей не оказывать знаки внимания. Я и доволен. Нужна мне была та старая барбоска. Она, к счастью, недолго прожила. Меня в ее комнату поселили. Ну и помучила бабка — всего искусала, исщипала ночами. Вообще этот дом не без загадок. И ночевать тут жутковато, честно говорю.
Сашка вспомнил номер телефона Ивана Атоновича и позвонил:
— Нет проблем, хоть теперь за вами приеду, — отозвался весело и через пяток минут про сигналил у двери. Гости гурьбой вывалили наружу, позабыв попрощаться со швейцаром.
В громадном доме сразу стало шумно и людно. Двое ребят вылезли из-за компьютеров, познакомились с гостями, заговорили приветливо на знакомые темы.
— Эй, мужики, давай к столу! — позвал хозяин без чванливости. Вытащил кусок сала, огурцы, капусту, нарезал хлеб и, велев жене достать первач, загремел ложками, вилками.
Жена выпить отказалась, сказав, что в доме хоть один трезвый должен остаться. Все остальные облепили стол, как муравьи. Здесь было все просто и знакомо. Вареная картошка прямо из чугунка, огурцы и помидоры какие можно было доставать из банки прямо руками, горячие караваи хлеба из печки, холодное сало и большой таз винегрета, хватившего на всех.
— Вот так и живем! Любому гостю рады. Ни от кого на замок не прячемся. Вон вчера мой старший уехал. С неделю гостил. Уже внуки в школу пойдут. Во! Время бежит. За ним не успеешь. Как посчитали с ним, а у меня уже десять внуков. И только двое мелких. Всех остальных скоро женить можно. Вон Гришка, еще в армию не пошел, а уже ребенка ждет. Олеся на семнадцатом году родила. Нынче в телятнике работает. Ольга на птичнике. Ну, а остальные в городе, в науку пошли. Этого не отнимешь. Всякому свое. Хоть и просил их от земли ни шагу в сторону, да разве послушаются нынешние. Им свою мечту подавай, без нее жить не могут.
— А как Петька твой? Мой крестник! — спросил Сашка.
— Ведущий хирург в областной больнице. Уже сколько лет работает там! Люди им довольны, — прятал улыбку отец. За детей ему не краснеть. Все в люди вышли. Никто по тюрьмам не сидел, под судом не был. В семьях между собой живут дружно.
— Как тебе удается? — спросил Сашка.
— Непросто. Толик мой загулял по бабам. Невестка пожаловалась. Улику принесла, чужой лифчик нашла в кармане. Уж я его этой уликой с час молотил, пока тот в кусочки не разлетелся. Сказал, что в другой раз круче уделаю гада! Ишь, электронщик выискался! А лифчик с кого содрал? Короче, наподдал, мало не показалось, теперь забыл, во что бабы одеваются.
— А как же Олесе так рано разрешил?
— Хорошенькое рано! Она уже больше мамки вымахала. Куда дальше держать. Перезрелую кто возьмет? Вот и отдали хорошему парню. Я и теперь не нарадуюсь. Хороший у меня зять, настоящий мужик. Да ни на кого не жалуюсь, все люди что надо.
— Иван, а городская родня к тебе ездит?
— Куда им деваться? Пришлось родниться Теперь уж морду не воротят. Попривыкли к деревне. Невестки их пообломали. Пришлое вспомнить, откуда сами родом. Даже на могилу к старикам приезжают на Радуницу. И как все люди предков поминают. Хоть мне теперь перед деревенскими не совестно. Не хуже других стали.
— А как твой Костя?
— В какой-то непонятной науке корпит. Я в ней не смыслю, потому, брехать не стану. Перед ним все на цыпочках дома бегают. А для меня он такой же сын, как и все. Малость с придурью. Ну, что делать, коль без нее нельзя. Все мы малость стебанутые. Только через чур нельзя перегибать, чтоб не забыть главное, за что всегда первый бокал пьем:
— За наших родителей!
— Кто жив, пусть им тепло и хорошо с нами будет. Кого нет, пусть злом нас не помянут.
Люди долго говорили о делах, о работе, легли; спать далеко за полночь.
Иван Антонович никому не давал покоя. Встав в шесть утра, он уже проверял, как идут работы в хозяйстве. Не забывал никого. Так и в этот раз проверил, как готовят к зиме фермы. Одно дело обработать их матами изнутри, другое — обмазать все стены снаружи, побелить их и привести в порядок территорию вокруг коровников, свинарников, птичников, телятников.
