— Это ты, черт возьми! — услышал я голос Василия. В темноте он меня не узнал.
— Ты посмотри, что они здесь творят! — повел он меня ближе к берегу. Через несколько метров открылась площадка, на которой лежала большая лосиха. Она была уже мертва, и браконьер начал разделывать тушу. Рядом лежал охотничий нож с серебряной рукояткой филигранной работы. Видимо, браконьер в последнюю минуту заметил нас, так что побросал все на месте и скрылся.
— Да ты сюда посмотри! — И Василий показал в сторону. Там, за небольшим кустом, стоял маленький лосенок. Он был так мал, что убегать без матери боялся.
— Давай засядем где-нибудь здесь, он наверняка вернется. Нож уж больно красивый, — стал советовать я.
— Нет, не вернется. Он меня видел, конечно. Но он не мог далеко уйти.
И действительно, путь к его отступлению мог быть только вправо, к озеру. Слева путь ему был прегражден почти непроходимым болотом. Но Василий направился именно по этому пути, попросив меня быть на берегу и в случае чего крикнуть его.
Только я начал пробираться к озеру, как слышу шепот Василия:
— Подойди ко мне!
Он стоял, согнувшись, и показывал мне на влажную почву, на которой можно было отчетливо видеть следы чьих-то сапог. Василий стал искать продолжение следа, а потом стал, крадучись, двигаться в направлении болота. Стрелявший был или из местных и знал проходы, или это был обезумевший от страха приезжий браконьер. Мы преследовали его еще минут двадцать, следы становились отчетливее, так как начиналось болото. Впереди ничего нельзя было различить — он уходил быстрее нас. Наконец, Василий дал мне знак затихнуть и показал вперед. Я услышал отчетливые звуки чавканья по трясине. Он был где-то рядом.
Чтобы продвигаться, нужно было уже прыгать с кочки на кочку. Промахнешься — нога уйдет глубоко в воду. Так долго идти невозможно. Неужели он знает проход, если так смело идет в трясину?
Лес здесь кончился, и на болоте стало светлее.
— Смотри! — прошептал Василий и указал на тень впереди, скачущую от кочки к кочке. Это был человек, несомненно, он уже увидел нас. Василий, сняв с плеча ружье, продолжал преследование. Сопровождать его у меня сил уже не оставалось, и я медленно брел, вытаскивая ноги из трясины. Вдруг впереди я услышал голос Василия: «Стой, стрелять буду!» — и по болоту разлетелся звук от выстрела.
«Сумасшедший, — подумал я. — Неужели он стреляет в человека?». Я подошел ближе и увидел Василия, стоящего на кочке, а внизу возле него глубоко ушедшего в трясину человека.
— Возьми у него ружье! — скомандовал он мне.
Подойти к ним было очень трудно, здесь действительно начиналась уже топь. Человек оглянулся и сам протянул мне свое ружье.
Я узнал в нем прокурора Асадчего!
Все остальное происходило уже спокойно. Я шел с ружьем Асадчего впереди, а сзади Василий конвоировал прокурора. Когда мы, обогнув озеро, приблизились к автомашине, там женщины уже были в панике, они подумали, что стреляли в нас.
Могло ли такое быть, что Василий еще не успел познакомиться с прокурором, ведь он уже месяц как у нас. Но это было так.
Тем временем Асадчий приходил в себя:
— За ваши действия вы понесете строгую ответственность! Я прокурор района!
А я инспектор государственного заповедника, и вы для меня сейчас злостный браконьер! Убили мать-лосиху с теленком!
— У меня есть на это лицензия!
— Для этого заповедника нет лицензий!
Вы меня не знаете, и я вам не советую долее меня здесь задерживать. Лучше разойтись по мирному.
— С браконьерами у меня мира не будет. Составим в милиции протокол и отпустим, все будет по закону, который вы призваны охранять.
— И здесь Асадчий увидел Раю, стоящую у автомашины.
— Раиса Михайловна, объясните же ему, кто я.
— Подлец ты, вот кто ты!
— Вот видишь, какая ты неблагодарная. Ведь в свое время я тебя от областной ревизии спас. Помнишь, какую недостачу у тебя нашли?
Его посадили в машину на переднее сидение, а сзади устроились мы трое.
Дежурный по милиции обомлел, когда увидел задержанного прокурора. Он стал сразу же названивать своему начальнику, тому самому, которого оскорбил в свое время Асадчий. Начальник милиции приехал, послал следователя и фотографа на место происшествия, а сам стал снимать допрос с прокурора: «Фамилия!.. Не расслышал, говори громче!». Теперь Асадчий был в его руках!
Куда девалась презрительная улыбка прокурора? Он стал бледным и печальным. Взгляд его остановился на мне:
— А ваше дело мы закрыли, так что гуляйте свободно!
— Да, сегодня вредителем советской власти оказались вы, господин прокурор. И это вам не цыплята, это огромный заповедный лось.
Конечно же, судить его не стали, хотя дело побывало в Областном суде: ворон ворону глаз не выклюет. Даже из партии его не исключили — такие там нужны, на все для нее готовые. Но, как видно, в стране все-таки стало что-то меняться: его сняли с должности и лишили звания советника юстиции.
Уже через месяц дошли до нас слухи, что подобрало его Министерство внутренних дел и направило служить в лагеря надзирателем. Откуда вышел — туда и вернулся.
После смерти Сталина многие почувствовали, что дальше так жить нельзя, должно что-то произойти в этой отрезанной от всего мира стране с восемью миллионами заключенных ГУЛАГа. Драку в Кремле проиграл главный палач, Лаврентий Берия. По иронии судьбы теперь он был ложно обвинен в «шпионской деятельности в пользу США» и вскоре расстрелян. В роли Первого Секретаря появилась мало известная ранее личность — Никита Хрущев. Берия уже успел сфабриковать на него дело об измене Родины, но тот его опередил. Теперь шли чистки и перестановки на всех этажах власти. Карательная политика КГБ была объявлена ошибочной, начались пересмотры политических дел, амнистии, помилования, дабы разгрузить переполненные лагеря и смягчить критику со стороны Запада. Партия примеряла новый либеральный наряд.
Мне плохо спалось, я чувствовал, что что-то должно произойти и в моей судьбе. Раиса утром мне рассказывала, что я по ночам иногда произношу целые речи. Голова моя действительно раскалывалась от будоражащих мыслей и ощущения близящегося освобождения.
Предчувствия меня не обманули. Однажды почтальон вручил мне телеграмму от мамы. Как только я прочитал ее, все закружилось, и я сел прямо на землю, где стоял. В телеграмме я прочел: «дело пересмотрено верховным судом ты свободен целую мама».
Как все странно на этом свете устроено, ведь я же уже приготовился стать сибиряком, завести корову, большой огород и коротать свои дни в этой глуши, ведь я сослан сюда навечно. Я обошел вокруг дома, майское солнце слепило глаза, на моем невспаханном огороде топтались грачи, что-то отыскивая в земле, а далее шла гладь озера, недавно освободившегося ото льда. За ним большие сопки, покрытые лесом. Все, казалось бы, то же, что и всегда, но я уже смотрю на это другими глазами, глазами свободного человека, и только теперь чувствую, как здесь красиво.
Паспорт мне выдали через месяц, и мама ждала меня в Ленинграде. Украденных лет не вернуть, но я молод и должен учиться, должен поступить в университет. Экзамены в августе, нужно ехать и готовиться к ним. Нет терпения и времени продавать дом, его продаст Рая и затем приедет ко мне, чтобы поступить в финансовый институт.
С маленьким чемоданом в правой руке и с Гейшей на поводке в левой, я отправился в путь навстречу новой свободной жизни.
При пересадке в Москве свободных мест в поезде на Ленинград не оказалось, есть только случайные места в ночном экспрессе «Красная стрела», в котором тогда ездили только советские чиновники. Простые смертные могли получить лишь случайно оставшееся место перед самым отходом поезда, и то по цене, равной их зарплате. На покупку этого билета ушла немалая часть оставшихся у меня денег.
После лагерных бараков и сибирских изб мягкий вагон «Красной стрелы» показался мне волшебным сказочным дворцом. В моем купе обитые плюшем стены, зеркала, ковры: все это стало давить на меня. Я сел и задумался: «Там за колючей проволокой изнемогают на тяжелых работах миллионы людей, а здесь, используя этот труд, в роскоши живет советская элита». И в эту минуту я почувствовал, что буду продолжать бороться против них, чего бы мне это ни стоило.
