— К кому тебя определить-то? У меня так детишек полно.
И вправду, пригляделся, весь пол спящими устелен. Недовольно охает бригадир, надевает на рубаху шубу, вставляет босые ноги в валенки, на голову малахай: «Пошлити!».
Как правило, тревожит он одиноких и пожилых крестьян.
— Марфа, к тебе постоялец на ночлег определен, устрой.
Я уже знаю, что ночевать мне придется на полу, в редкой избе есть свободные места. На пол кладется половичок, на него тулуп. Под голову еще один свернутый полушубок, запихнутый в мешок из-под муки, а накрыться — ватное одеяло, пахнущее крестьянской тоской. Не хочешь — накрывайся своей шубой.
Если поздно и ужин уже прошел, то поесть тебе с дороги ничего не предложат. Своим питаться будешь, хорошо, если кипяток в самоваре еще не остыл. Чаще все же хозяйка чай разогреет, а ты ее городской колбасой в ответ угостишь.
Но, прежде всего, лошадь. Ее нужно распрячь, завести в крытый двор и дать сначала только сена. Затем всю упряжь занести в сени, чтобы к утру просохла, иначе натрешь ей холку хомутом, и будете, она и ты, сидеть недели две дома. И уж когда она совсем остынет, можно напоить ее. Ведь завтра ей опять эти семьдесят километров мерить.
Утром в конторе развертываю свои договора перед председателем колхоза.
— Да, откуда его взять-то, кур-то в колхозе не осталось… — ворчит он, но подписывает договор: партийная дисциплина. Я и сам знаю, что не выполнить ему его, но отговаривать не могу: что соберет, то и хорошо.
Как только договор подписан, скорее в обратную дорогу, а через день — в другой колхоз. Так в разъездах прошел весь март.
Наконец, и сюда пришла весна: мартовское солнце плавило огромные пласты снега, покрывающие степь, вода текла отовсюду в низины, образуя бурные потоки, перерезая дороги и срывая мосты. Все отдаленные села оказались отрезанными от центра на целый месяц. Ветер повалил телефонные столбы, и лишь радио напоминало, что власть в районе еще существует. Все ждали, когда опять откроются дороги и прибудут фургоны с продуктами, прежде всего с водкой, без которой местный житель существовать просто не мог. В эту пору начинались и весенние свадьбы: возвращались ребята из действительной службы в армии, да и местные парни были еще свободны, до той поры, пока не начнется посевная.
Как-то Раиса сказала мне, что ее двоюродная сестра выходит замуж за одного бригадира, и я мог бы посмотреть эту свадьбу. Так мы оказались вместе на краю огромного праздничного стола в просторной избе. Белые, расшитые красным узором скатерти, а на них, яблоку упасть негде, расставлены в судках и тарелках закуски: холодная печеная рыба, пироги с капустой и мясом, маринованные грибы с квашеной капустой, моченые яблоки и всякое другое. По центру вдоль всего стола шли строем бутылки водки и графины с красным вином.
Уже полчаса сидят за столом гости, не притрагиваясь к еде, ожидая молодых. По традиции, жених со своими дружками и баянистом должен приехать в родительский дом невесты и получить ее из рук отца и матери, а уже затем только ехать к гостям. Когда они появились за столом, было заметно, что жених успел выпить, лицо его было красным, и глаза блестели. После кратких приветствий раздались крики «горько», и традиционный поцелуй открыл праздник. Далее шли подарки гостей. Подносились они открыто, чтобы каждый мог оценить щедрость дарящего: отрезы шелка, хромовые сапоги, шторы на окна, посуда и даже котлы из чугуна. Мать жениха все быстро подхватывает и уносит в соседнюю комнату, где напоказ разложено приданое невесты: это белье, подушки, ковры, посуда, украшения. И чтобы не обидеть родителей невесты, вслух объявляется та часть приданого, которая поступит на двор к молодым: телка, поросенок, куры. Когда с подарками закончено, начинают обходить гостей с шапкой, в которую нужно класть деньги. Кто мало кладет — бросает незаметно, а кто много, так сначала в воздухе потрясет.
Начинаются тосты, и после каждой стопки шум за столом возрастает, и уже слов разобрать не удается. Еще не закончили гости закуску, как на столе появляются жареные поросята, разрубленные на куски, куры и гуси. Все это едят по-простому, руками, а кости сбрасывают в ведра под столом.
Раиса мне весь этот порядок объясняет: что после чего должно идти и кто здесь за столом главный гость, а кто так прибился, чтобы выпить на дармовщину. Вдруг шум за столом неожиданно стих, все взоры направились куда-то за нашей спиной. Сзади нас вдоль стульев протискивался к молодым человек, одетый в черный пиджак и при галстуке. Засуетилась мать жениха, место рядом с молодыми освобождает, прибор новый подает. Раиса шепчет мне: «Еще не хватало, Асадчий!». Да, это был сам прокурор, во всех движениях его была какая-то театральность, он чувствовал, что он сейчас главный и на нем сосредоточено внимание всех. Стоя, поприветствовал он молодых, и те даже встали от прилива уважения, что делать на свадьбах им не полагалось.
Пропустил одну стопку, ему тут же налили вторую. Он взял ее двумя пальцами и поднялся с места. Все сразу затихло. Прокурор обвел всех присутствующих взглядом, слегка откашлялся и начал:
— Вот ты, Наталья, и ты, Иван, вступаете на большую дорогу совместной жизни, которую должны вы славно, рука об руку пройти, любя и уважая друг друга. Семейная жизнь прекрасна, но она и сложна…
И здесь он сделал многозначительную паузу, чтобы дать всем задуматься над этой мыслью.
— Много трудностей подкарауливает вас, много неожиданностей! Готовы ли вы к ним? Должны… должны быть готовы.
Со мной рядом сидящий начальник пожарной команды, уже хорошо поддавший, защелкал языком и закивал головой: «Как говорит! Как говорит, ну, как пишет!».
Асадчий продолжал напутствие:
— Вот положим ты, Иван, встретишь другую молодую женщину, и она тебе ох как понравится. Как ты должен поступить, а?
Иван поставил на стол уже поднятую стопку и наморщил лоб, как будто бы и впрямь хотел разрешить эту задачу. Асадчий же продолжал:
— Ты должен сказать себе: нет, нет и нет! Любовь — это одно, а желание — это другое! — Палец прокурора поднялся вверх, и в наступившей тишине было слышно, как кто-то с восторгом прошептал: «Вот ведь! Вот ведь!».
Речь длилась еще минут пять, и когда закончилась, послышался общий вздох облегчения, как будто бы все прокурором были помилованы.
Официальная часть была окончена, и в соседней комнате стали раздвигать мебель, освобождая место для танцев. Приглашенный баянист в гимнастерке, увешенной медалями, брал уже вступительные аккорды. Танцы должны начать молодые, и все ждали их, толпясь у стен. Мы поднялись, и Раиса шепнула: «Пошли отсюда!» Но я не понимал, в чем дело, и просил ее еще побыть, пока не начнутся танцы. Тогда она взяла меня за руку и отвела в угол за дверью. Танцевали разное: и сельскую кадриль, и английский фокстрот, кто как мог. Многие были уже пьяны и продолжали сидеть за столом, пока не пройдет хмель. Кого-то уже погрузили в сани и отвозили домой. Исчезли со свадьбы жених и невеста: они должны уехать к себе или в родительский дом, чтобы «провести первую брачную ночь», будто бы они прежде никогда вместе не спали.
Я было уже собрался уходить, как вдруг почувствовал на себе тяжесть чьего-то взгляда: в противоположном углу от нас восседал прокурор, он не уехал. Лицо его застыло в пренебрежительной гримасе, а глаза направлены на нас. Раиса стиснула мне руку, призывая уйти. Но как только я стал пробираться через толпу к дверям, Асадчий тоже поднялся с места.
Раиса была уже одета, а я разыскивал свой полушубок в куче на полу, как вдруг увидел прокурора совсем рядом: он наблюдал, как мы одеваемся. И уже у дверей, за спиной я услышал его скрипучий голос: «Ну что, убегаете?». Я оглянулся, наши взоры встретились, ехидная улыбка на его лице выражала злобное торжество.
«Отвратительный, хитрый и подлый зверь», — мелькнуло у меня в голове.
Шли дни и недели, мы стали встречаться не только в ресторане, но по выходным дням и на улице, чтобы сходить в кино или прогуляться вдоль озера. Сплетни о нас уже неслись по поселку: «Наконец-то Райка нашла себе жениха». Но женихом ее я себя не чувствовал, хотя она все больше нравилась мне: долгие годы отчуждения что-то тормозили во мне. Иногда поздно вечером я провожал ее до дома, где жила она с матерью и сестрой. Видимо, приглашать в дом меня она стеснялась, да и следуя сибирским обычаям, приглашенный в дом — уже жених. Каждый раз при расставании она смотрела на меня несколько загадочным взглядом, будто что-то важное было еще не досказано. Я не лез к ней с поцелуями у ворот, как было здесь принято у гуляющих. Иногда среди разговора она вдруг останавливалась и как бы сама себе говорила: «Как с тобой хорошо и легко. Ты совсем другой».
