Я был заинтригован.

— Что это?

— Господин Браудер, в начале каждого года Госдепартамент публикует доклад о соблюдении прав человека, и в этом году в доклад внесены два очень сильных абзаца о деле Магнитского.

Я слышал, что международные неправительственные организации типа «На страже прав человека» или «Международной амнистии» круглый год работают над тем, чтобы включить в этот доклад то или иное дело, а тут вдруг Кайл Скотт сам предлагает мне это на блюдечке.

Может быть, в других делах это имело большое значение, но не в нашем. Российскому правительству наплевать на пару абзацев в американском правительственном докладе о правах человека. Российские власти активно покрывали масштабное преступление, и единственное, на что им было не наплевать, — это реальные последствия.

Кайл Скотт смотрел на меня, ожидая реакции.

— Могу я ознакомиться с текстом?

Он протянул мне листок. Я прочитал текст — он звучал достаточно жестко, но это всего лишь слова. Я взглянул на Скотта и вежливо произнес:

— Это замечательно. Я благодарен вам. Но у меня есть еще одна просьба.

Скотт сменил позу, как бы в некоторой неловкости, а его помощница подняла взгляд от своих записей.

— Да, конечно, я вас слушаю.

— Дело в том, господин Скотт, что мне стало известно о нормативном акте, который, как я полагаю, будет весьма кстати в деле Магнитского. Речь идет о президентском указе за номером 7750, который может применяться для запрета на въезд в Соединенные Штаты коррумпированным иностранным чиновникам.

Скотт выпрямился и парировал:

— Мне известно об этом указе. Но какое он имеет отношение к данному делу?

— Указ применим в нашем случае, поскольку очевидно, что чиновники, ответственные за гибель Сергея, являются коррупционерами и, следовательно, подпадают под действие указа. Госсекретарь должен запретить им въезд в США.

Помощница лихорадочно записывала за мной, как будто я наговорил раза в три больше слов. Они не ожидали, что беседа примет такой оборот. Джонатан Вайнер был прав.

Это было не то, что им хотелось слышать, поскольку с тех пор, как в 2008 году президентом США стал Барак Обама, Белый дом в отношении России вел политику умиротворения. Американская администрация даже придумала ей особое название — «перезагрузка». Она была призвана восстановить подпорченные отношения между Кремлем и Вашингтоном, но на деле это означало, что Америка готова закрывать глаза на нелицеприятные эпизоды в России, пока Кремль демонстрирует сотрудничество в сфере торговли, ядерного разоружения и других областях. Правительство Соединенных Штатов могло, разумеется, включить несколько пассажей в доклад, чтобы выразить свою «озабоченность» нарушениями прав человека, но главная политическая линия сводилась к тому, что США будет активно бездействовать по этому поводу.

Я просил о вещах, которые шли вразрез с этой политикой, и Скотт неожиданно оказался на тонком льду.

— Сожалею, господин Браудер, но… я по-прежнему не вижу, как указ номер 7750 можно применить в деле Магнитского, — сказал он уклончиво.

Я понимал, что Скотт находится в неудобном положении, но вместо того чтобы отступить, я решил проявить настойчивость:

— Как вы можете так говорить? Эти чиновники похитили у россиян двести тридцать миллионов долларов, а затем убили человека, который раскрыл это преступление. Они «отмыли» украденные деньги, и теперь ряд государственных структур занимается крупномасштабным сокрытием следов преступления. Указ 7750 издан именно для таких случаев!

— Но, господин Браудер, я не… невозможно будет доказать, что упомянутые лица действительно совершили то, о чем вы рассказали, — твердо заявил он.

Я пытался сохранять спокойствие, но чем дальше, тем труднее это давалось.

— В двух абзацах, которые вы мне только что показали, некоторые эти чиновники названы поименно, — сказал я с вызовом.

— Да… но ведь…

Я повысил голос:

— Господин Скотт, с момента распада Советского Союза это самый вопиющий и самый задокументированный случай попрания прав человека. Независимые эксперты признали причастность конкретных российских чиновников к смерти Сергея. Я готов изложить вам факты.

Наш разговор отклонился от запланированного Скоттом сценария, и теперь он желал побыстрее завершить встречу. Он дал знак помощнице, та перестала делать записи и встала. Я тоже поднялся с места.

— Сожалею, господин Браудер, — произнес он, провожая меня до двери, — но я должен идти на следующую встречу. Буду рад обсудить с вами подробности в другой раз, но не сейчас. Еще раз благодарю за визит.

Я пожал ему руку, прекрасно понимая, что других встреч с ним не предвидится. Помощница Скотта молча проводила меня до выхода из здания.

Я покинул здание Госдепартамента, испытывая досаду и разочарование. Направившись пешком на восток в сторону Капитолийского холма к месту следующей встречи, я вскоре оказался в Национальной аллее. Надо мной нависло серовато-грязное небо. Навстречу, что-то оживленно обсуждая, приближались два молодых человека, лет двадцати, в синих пиджаках с медными пуговицами и бежевых брюках. У них еще подростковые прыщи не прошли, а они уже работали в Вашингтоне, играя в управление государством. Я был чужой в этом мире. Кто я такой, что думаю, будто у меня есть шанс чего-то добиться в Вашингтоне? Когда я встретился с Джонатаном, мне уже стало понятно, как мало я разбираюсь в политике. Это подтверждала и моя неприятная встреча с Кайлом Скоттом.

В тот день у меня состоялось еще несколько встреч, но все они прошли как в тумане — ни одна не дала конкретных результатов. Я только и думал о том, чтобы поскорее вернуться домой в Лондон.

Оставалась последняя встреча перед отъездом из Вашингтона — с Кайлом Паркером из Хельсинкской комиссии США. Именно он решил не включать вопрос о Сергее в подборку материалов для президента Обамы, когда Сергей был еще жив, поэтому на теплый прием я не рассчитывал. Я пошел на эту встречу только потому, что Джонатан Вайнер подчеркивал ее важность, когда мы обсуждали план действий в Вашингтоне.

Кайл Паркер запомнился мне как человек лет за тридцать, с бездонными глазами, в которых, несмотря на молодой возраст, будто отразилась вся печаль мира. Он великолепно владел русским языком и хорошо разбирался во всем, что происходит в России. Он с равным успехом мог бы работать не в малоизвестном правительственном комитете по правам человека, а где-нибудь на престижной должности в ЦРУ.

Я добрался до офисного здания «Форд-хаус» на улице Ди-стрит, всего в квартале от железнодорожных путей и автомагистрали. Это унылое серое строение без признаков архитектурной мысли на фасаде находилось далеко от центра Капитолийского холма. Пожалуй, худшей недвижимости у правительства не было. Заходя внутрь, я подумал, что именно сюда выселяют все вспомогательные структуры конгресса, которые не входят во властный круг.

Кайл Паркер встретил меня у проходной службы безопасности и провел в переговорную комнату — там было прохладно, а на книжных полках располагалась коллекция всяких памятных вещей и сувениров из СССР. Он сел во главе стола, и на какое-то время в комнате воцарилась неловкая тишина. Я сделал было вдох, чтобы нарушить ее, но Паркер опередил меня:

— Билл, должен вам сказать — я глубоко сожалею о том, что в прошлом году мы не приложили больше усилий, чтобы помочь Сергею. Не могу даже выразить, как часто я думаю об этом с тех пор, как его не стало.

Я не ожидал услышать от него такие слова, и мне потребовалось какое-то время, чтобы собраться с мыслями и сказать:

— Мы пытались, Кайл.

И вдруг он произнес фразу, которая настолько противоречила всем канонам официального Вашингтона, что я до сих пор не могу в это поверить:

— Когда после смерти Сергея вы опубликовали материал его памяти, я ехал в метро и перечитывал его снова и снова. Я был раздавлен горем. Ведь всего за четыре месяца до этого вы приезжали сюда и просили о помощи. Я разрыдался прямо там, в метро. Дома я прочел статью жене, и она тоже расплакалась. Это убийство — одна из самых больших трагедий, с которыми мне пришлось столкнуться с начала работы здесь.