Женщина взглянула на него и энергично замотала головой:

— Этот заключенный больше не у нас. Его перевели прошлым вечером в «Матросскую тишину».

— В их больницу? — с тревогой спросила Наталья Николаевна. За несколько дней до этого Сергей неважно выглядел на судебном слушании, мама беспокоилась за его здоровье и надеялась, что речь идет не об экстренной госпитализации.

— Не знаю, — жестко произнесла приемщица.

Держа передачу для сына в руках, Наталья Николаевна поспешно вышла. На метро она добралась до «Матросской тишины». В 10:30 утра она уже встала в очередь. Перед ней было всего три человека. Дойдя до окна приема передач, она обратилась к сотруднице:

— Мне сказали, что мой сын, Сергей Магнитский, переведен сюда.

Не взглянув в журнал или на экран компьютера, сотрудница ответила:

— Да, его доставили сюда вчера вечером в очень тяжелом состоянии.

— Что случилось? С ним все в порядке? — запаниковала Наталья Николаевна.

Несколько секунд женщина молчала, а потом ответила:

— Я очень сожалею. Он умер вчера в девять часов вечера.

Наталья Николаевна вскрикнула.

— К-как? Как это произошло?

— Умер от панкреонекроза, разрыва брюшной мембраны и токсического шока, — сообщила приемщица монотонным голосом. — Очень сожалею о вашей утрате.

Наталью Николаевну бросило в дрожь. От потрясения она не могла и шага ступить. Она тяжело оперлась о стойку приема. Смысл услышанного стал доходить до нее, и по лицу хлынули слезы.

— Женщина, отойдите, пожалуйста, в сторону, — холодно отрезала сотрудница следственного изолятора. — У меня следующий на приеме.

Пелена застилала глаза Натальи Николаевны.

— Вам следует отойти в сторону, — повторила сотрудница и указала на убогий пластмассовый стул у стены.

Наталья Николаевна сделала несколько шагов в сторону стула, с трудом переставляя немеющие ноги. Очередь безмолвно глядела на нее.

Наталья Николаевна опустилась на стул. По щекам текли слезы. Через несколько минут ей удалось взять себя в руки ровно настолько, чтобы позвонить Дмитрию, адвокату Сергея — его офис располагался поблизости. Когда через четверть часа он прибыл на место, Наталья Николаевна была уже не в состоянии говорить. Дмитрий попросил позвать дежурного врача. Через несколько минут появился мужчина в белом халате, повторил причину смерти и сказал, что тело перевезли в одиннадцатый морг, так что если они хотят выяснить что-то еще, следует ехать туда.

В то утро мой домашний телефон зазвонил в 7:45 утра (10:45 по Москве). Я поднял трубку. Звонил Эдуард. Он что-то быстро говорил по-русски, и я передал телефон Елене. Она слушала, потом ахнула, и глаза ее наполнились слезами. Елена закричала. Не по-русски и не по-английски: в этом было что-то первобытное — такого стона я в жизни не слышал.

Когда Елена сказала мне, что Сергей умер, я вскочил и заметался по комнате, как птица, которая впервые оказалась в клетке.

Смерть Сергея превосходила самые худшие опасения, и я не знал, как с этим справиться. Я чувствовал боль, как будто меня ударили ножом в живот.

Отойдя от первого потрясения и метаний, продышавшись немного от переполнявших сердце слез, я собрался с силами, чтобы позвонить.

Первым я набрал Владимира. Он всегда знал, что нужно делать, что говорить, к кому обратиться за помощью… но только не в этот раз. Когда я сообщил ему о случившемся, он какое-то время молчал, потом прошептал в трубку: «Билл, это ужасно».

Не принимая душа, я натянул брюки, схватил на ходу рубашку и поспешил в офис. Поймав такси, я прибыл на работу первым, но через двадцать минут все уже были в сборе, взъерошенные, с охваченными горем лицами.

В любой критической ситуации определяющим становится то, что мы делаем в первые несколько часов. Мы быстро составили заявление для прессы на английском и русском языках. Его сопровождал рукописный документ Сергея на сорока листах, в котором он подробно описывал, как над ним издевались, как отказывали в медицинской помощи, подвергая мучениям и лишениям в неволе. Мы разослали заявление, молясь о том, чтобы не встретить безразличия и в этот раз.

И в этот раз люди услышали нас.

Большинство крупных газет взялось за собственные расследования — российским властям посыпались звонки с просьбами прокомментировать случившуюся трагедию. Пресс-службой в Следственном комитете при МВД руководила Ирина Дудукина — полнощекая блондинка лет за сорок. Вскоре после первых запросов она озвучила версию МВД — Сергей умер не от панкреонекроза и токсического шока, как ранее сообщила Наталье Николаевне администрация следственного изолятора, а от острой сердечной недостаточности (без признаков насильственной смерти).

Дудукина не ограничилась этим и чуть позже в тот же день сообщила, что «в уголовном деле не было ни одной жалобы от Сергея Магнитского на состояние здоровья» и что смерть Сергея «для следователя — это просто шок».

Это было откровенной ложью. Не только потому, что в материалах дела лежали многочисленные жалобы, но и потому, что там значились отказы в медицинском обследовании за подписью следователя Сильченко и других должностных лиц.

Дудукина лгала и о времени и месте смерти Сергея. По ее заявлению, Сергей умер в 21:50 в отделении больницы «Матросской тишины», пока врачи якобы пытались его реанимировать. Эту версию полностью опровергали показания гражданского врача, обнаружившего тело на полу одиночной камеры и зафиксировавшего, что Сергей умер в 21 час.

Я не был раньше знаком с мамой и женой Сергея, потому что общался либо напрямую с Сергеем, либо — после его ареста — с адвокатом. Но с этого дня мы навсегда стали неразрывно связаны.

Мой первый звонок его маме был семнадцатого ноября. Вадим переводил. Я хотел не только выразить глубочайшие соболезнования, но и сказать ей, что чувствую свою ответственность за произошедшее с ее сыном и что она не одинока. Этот разговор и сегодня остается одним из самых тяжелых в моей жизни. Наталья Николаевна была безутешна. Сергей был ее единственным сыном, смыслом ее жизни. Каждый раз, когда она пыталась говорить, ее голос срывался до слез. Я не хотел причинять ей новую боль, старался только донести, что отныне буду заботиться о ней и о семье Сергея. А главное — я хотел сказать, что не успокоюсь, пока люди, причастные к пыткам и смерти Сергея, не предстанут перед законом, и сделаю для этого все, что в моих силах.

К сожалению, я не мог приехать в Москву, чтобы помочь на месте, так что бремя похорон Сергея легло на его семью. Узнав о смерти, они сразу же попросили, чтобы вскрытие было произведено в присутствии независимого эксперта-патологоанатома, на что получили отказ прокурора, заявившего, что «все эксперты одинаково независимы».

Два дня спустя Наталья Николаевна попросила выдать тело сына, чтобы семья смогла организовать независимое вскрытие, на что тоже получила отказ — мол, «оснований не доверять результатам проведенного государственным экспертом вскрытия не имеется».

В тот же день она приехала в морг номер одиннадцать, где ей сообщили, что тело Сергея следует немедленно захоронить, иначе оно начнет разлагаться из-за проблем с холодильниками в морге. Тогда Наталья Николаевна спросила, могут ли выдать тело семье, чтобы отпеть Сергея по-человечески в открытом гробу, и вновь категорический отказ: «Тело выдадут только для немедленного захоронения».

Семье Сергея пришлось организовать похороны на следующий день. Наталья Николаевна с вдовой и тетей Сергея привезли в морг темный костюм, белую отглаженную рубашку и синий галстук в полоску. Они надеялись побыть с ним одни, без посторонних, в последний раз. Служащий морга неохотно согласился. Они пошли вниз по лестнице и затем по коридору в подвальное помещение. Там было темно, невыносимо пахло формалином, и воздух был пропитан смертью. Через пятнадцать минут он выкатил на тележке тело Сергея и сказал: «Можете попрощаться».