– Да чтоб вам в пекло провалиться! – сказал Крачли. – Идут.

К шороху гравия добавилось тихое пение на два голоса:

– Вставай, дуреха! – прошипел Крачли, нашари вая кепку.

Кепка нашлась на подоконнике, он рывком натянул ее на уши.

– Лучше бы тебе убраться поскорей. Я пошел. Теперь ликующий женский голос звенел один:

Если не слова, то мелодия своим бесцеремонным ликованием пронзила сердце мисс Твиттертон, и она жалко съежилась на жестком сиденье. Дуэт воссоединился:

Она подняла горестное заплаканное лицо, но Крачли уже ушел, и тут она вспомнила слова. У ее матери, школьной учительницы, была книжка французских песен – хотя школьников такой песне учить было, конечно, нельзя. Голоса доносились уже из коридора.

– А, Крачли! – буднично и повелительно. – Мо жете поставить машину.

И голос Крачли, бесцветный и почтительный, будто не он только что произносил такие жестокие слова:

– Очень хорошо, милорд.

Где выход? Мисс Твиттертон вытерла слезы. В этот коридор нельзя, там они все… и Фрэнк… и Бантер может прийти из кухни… и что подумает лорд Питер!

– Что-нибудь еще на сегодня, милорд?

– Нет, спасибо. Это все. Доброй ночи. Дверная ручка повернулась под его рукой. Затем раздался мягкий дружелюбный голос ее светлости:

– Доброй ночи, Крачли.

– Доброй ночи, милорд. Доброй ночи, миледи. Дверь открылась. Охваченная паникой, мисс Твиттертон вслепую бросилась вверх по лестнице, ведущей в спальню.

– Так-так-так! – сказал Питер. – Вот мы и вернулись. – Он снял с жены плащ и ласково коснулся ее шеи.

– Гордые выполненным долгом.

Он смотрел, как она идет через всю комнату.

– Выполнять долг – это так вдохновляет! Ощущаешь себя таким возвышенным. Даже голова кружится.

Она опустилась на диван, лениво раскинув руки.

– Я тоже слегка пьяна. Не может же это быть из-за викариева хереса?

– Ни в коем случае. Хотя я, пожалуй, пивал напитки и похуже. Ненамного и всего однажды. Нет, это просто возбуждающий эффект добродеяния. Ну или деревенский воздух.

– Приятно, хотя и отдает в голову.

– О, несомненно. – Он размотал шарф с шеи, повесил его и плащ на спинку дубового дивана и нерешительно зашел за спину Гарриет. – То есть да, несомненно. Как шампанское. Почти как влюбленность. Но вряд ли причина в этом, как ты думаешь?

Она запрокинула голову. Улыбка на перевернутом лице показалась ему странной и интригующей.

– Исключено. – Она перехватила его блуждающие руки, с молчаливым протестом отвела их от своей груди и прижала подбородком.

– И я так думаю. Ведь мы все-таки женаты. Или нет? Нельзя быть женатым и влюбленным. В того же человека, я имею в виду. Так не положено.

– Ни в коем случае.

– Жалко. Потому что сегодня я чувствую себя совсем юным и глупым. Нежным и гибким, как очень молодой горох. Категорически романтичным.

– Милорд, для джентльмена в вашем положении это позор.

– Положение мое ужасно – психика вконец расшатана. Хочу, чтобы вступили оркестровые скрипки и полилась нежная музыка и чтобы осветитель включил луну…

– И на нее дружно завыли певцы!

– Почему бы и нет, черт побери? Я требую нежной музыки! Отпустите меня, девушка! Посмотрим, чем нам поможет Би-би-си.

Она разжала руки и в свою очередь проводила его взглядом до радиоприемника.

– Стой там, Питер. Нет, не поворачивайся!

– Почему? – Он послушно замер. – Что, мое жалкое лицо начинает действовать тебе на нервы?

– Нет, я просто восхитилась твоей спиной. У нее такой упругий абрис, одно удовольствие смотреть. Разит наповал.

– Правда? Я-то не вижу. Но надо сказать портному. Он всегда дает мне понять, что моя спина – это его заслуга.

– А твои уши, затылок и переносица – тоже его заслуга?

– Никакая лесть не будет слишком грубой для представителя моего жалкого пола. Я урчу, как кофемолка. Но лучше бы ты выбрала более отзывчивые части тела. Трудновато выражать любовь затылком.

– В том-то и дело. Мне нужна роскошь безнадежной страсти. Чтобы я могла сказать себе: “Вот его обожаемый затылок, но никакими словами мне его не смягчить”.

– Я бы не был так уверен. Однако постараюсь отвечать твоим требованиям. Избранница владеет моим сердцем, но костям хозяин я. Скелет нетленный до поры послушен веленьям бренной плоти и души[231]. Какого черта я тут торчу?

– Ради нежной музыки.

– А, точно. Итак, мои маленькие менестрели с Портленд-Плейс![232] Отрок в миртовом венке и плющом увита дева![233]

– Хрррр! – отозвался динамик. – …Затем подготавливают ложе. В компост следует внести хорошо перепревший конский навоз или…

– Спасите!

– Ну, хватит, – сказал Питер, выключая радио, – вполне достаточно.

– Какой извращенец.

– Отвратительно. Напишу возмущенное письмо сэру Джону Рейту[234]. Это неслыханно: только человек переполнился самых чистых и святых чувств, вообразил себя Галахадом, Александром и Кларком Гейблом одновременно, когда он, так сказать, оседлал облако и вознесся в небеса…

– Мой бесценный! Это точно не херес?

– Херес! – Его настроение взмыло ввысь и низверглось фонтаном конфетти. – Клянусь тебе священною луной…[235] – Он запнулся, жестикулируя в сторону темного угла. – Эй! Кто повесил луну не с той стороны?

– Какая небрежность со стороны осветителя.

– Снова пьян, как обычно… Возможно, ты права насчет хереса… К черту луну, она протекает. О дщерь луны, не вызывай во мне прилив морской![236] – Он обернул ножку лампы носовым платком и перенес ее, поставив рядом с Гарриет, так что оранжево-красное платье засияло в ее свете, как орифламма[237].