1941 МАЛЬЧИКАМ, ДУМАЮЩИМ ПРО ВОйНУ Черное небо в багровом огне. Пот на глаза накатил пелену. Что я могу рассказать о войне Мальчикам, думающим про войну? Мальчикам, думающим, что война — Это знамен полыхающий шелк, Мальчикам, думающим, что она — Это горнист, подымающий полк, Я говорю, что война — это путь, Путь без привала — и ночью, и днем, Я говорю, что война — это грудь, Сжатая жестким ружейным ремнем, Я говорю им о том, что война — Это шинели расплавленный жгут, Я говорю им о том, что она — Это лучи, что безжалостно жгут, Это мосты у бойцов на плечах, Это завалы из каменных груд, Это дозоры в бессонных ночах, Это лопаты, грызущие грунт, Это глаза воспаливший песок, Черствой буханки последний кусок, Тинистый пруд, из которого пьют, — Я говорю, что война — это труд! Если ж претензии будут ко мне, Цель я преследую только одну: Надо внушить уваженье к войне Мальчикам, думающим про войну. 1941, август «Мне снилась дальняя сторонушка…» Мне снилась дальняя сторонушка, И рокот быстрого ручья, И босоногая Аленушка, По разным признакам — ничья. А сам я был прозрачным призраком. Я изучал ее черты И вдруг, но тем же самым признакам, Установил, что это ты. Сон шел навстречу этой прихоти, Шептал: «Спеши, проходит срок!» Но, как актер на первом выходе, Я с места сдвинуться не мог. Я понимал, что делать нечего, Я знал, что на исходе дня Ты безрассудно и доверчиво Другого примешь за меня. Я бога звал, и звал я дьявола, И пробудился весь в поту. А надо мной ракета плавала И рассыпалась на лету. 1942 ПРОТИВОТАНКОВЫЙ РОВ Во рву, где закончена стычка, Где ходят по мертвым телам, Из трупов стоит перемычка И делит тот ров пополам. И пули, на воздухе резком, Как пчелы, звеня без числа, С глухим ударяются треском В промерзшие за ночь тела… Не встав при ночной перекличке, Врагам после смерти грозя, Лежат в ледяной перемычке Мои боевые друзья. В обнимку лежат они. Вместе. Стучит по телам пулемет… Я тоже прошу этой чести, Когда подойдет мой черед. Чтоб, ночью по рву пробираясь, Ты мог изготовиться в бой. Чтоб ты уцелел, укрываясь За мертвой моею спиной. 1942
КОЛПИНО Я знаю Колпино в июле, И в сентябре, и в декабре. Среди домов блуждают пули, И мины рвутся во дворе. В цехах Ижорского завода Стоит ночная тишина. В конторке командира взвода Сидит усатый старшина. Пред ними плитка броневая На стол положена ребром. Под ней записка строевая На кальке писана пером. Они трудились тут и жили, Не разлучались никогда И на войну не уходили… Сама война пришла сюда. Я помню тусклый блеск лафета И ровный строй броневиков, Во мгле холодного рассвета В бой уходящих из цехов. И дом, что чудом не повален, И тот неторопливый шаг Работницы, среди развалин Ведущей девочку в очаг. 1942 УРОК Обычный класс. Доска, и шкаф, и стол. И, как всегда, стоит за партой парта. И, свежевымытый, сосною пахнет пол. И на доске потрепанная карта. Как зачарованный сегодня класс притих. Ведет наставница в извозчичьем тулупе Воспитанников колпинских своих Вслед за указкою — по знойной Гваделупе. Но вот звонок звенит над головой, И, заложив цветные промокашки, Выходят школьники, чтоб поиграть в пятнашки В двух километрах от передовой. 1943 БАЛЛАДА О СТАРОМ СЛЕСАРЕ Когда, роняя инструмент, Он тихо на пол опустился, Все обернулись на момент, И ни один не удивился. Изголодавшихся людей Смерть удивить могла едва ли… Здесь так безмолвно умирали, Что все давно привыкли к ней. И вот он умер — старичок, — И молча врач над ним нагнулся. — Не реагирует зрачок, — Сказал он вслух, — и нету пульса… Сухое тельце отнесли Друзья в холодную конторку, Где окна снегом заросли И смотрят на реку Ижорку. Когда же, грянув как гроза, Снаряд сугробы к небу вскинул, Старик сперва открыл глаза, Потом ногой тихонько двинул, Потом, вздыхая и бранясь, Привстал на острые коленки, Поднялся, охнул и, держась То за перила, то за стенки, Под своды цеха своего Вошел — и над станком склонился. И все взглянули на него, И ни один не удивился. |
