У Руфи задрожал подбородок. Она, почти ничего не видя, смотрела на врачей, сыпавших медицинскими терминами, от которых у нее гудела голова. Трансплантация костного мозга… химиотерапия… Какое отношение все эти слова имеют к Уиллу, к жизнерадостному Уиллу, для которого она не находила времени, хотя и подозревала, что он нездоров?

— Я замерзла, — промолвила она. — Мне очень холодно.

Пол накинул пиджак ей на плечи.

— Уилл поправится. Ты же слышала, что сказали врачи. Восемьдесят процентов больных выздоравливают.

— А двадцать процентов — нет.

— Не говори так, — сказал Пол. — Даже не думай об этом.

Врачи продолжали что-то объяснять, но Руфь не могла сосредоточиться. Смотрела только, как открывается и закрывается рот доктора Гирина, исторгая слова, которые она не желала слышать: тошнота, выпадение волос, язвы. Мой бедный Уилл, мой несчастный мальчик! Вдруг ей вспомнился мыс Калеба. Там яркое солнце, море, ветер шумит в соснах. Куда все это ушло: дети, муж, дом? На что она променяла свое счастье?

Она позвонила Бобу Ландерсу домой.

— Руфь, — сказал он, — я слышал, что ты сегодня не смогла выйти на работу. Не волнуйся. Джим Пинкус прекрасно провел встречу с «Филлипсоном». Джейк, как всегда, начал…

— Я увольняюсь, Боб.

— Что?

— Увольняюсь с работы, отказываюсь от компаньонства.

— Увольняешься? Но почему?

— Я звоню из больницы. Уиллу только что поставили диагноз. Лейкемия.

— О боже! Какое несчастье, Руфь. Я потрясен. И тем не менее настаиваю: не принимай скоропалительных решений. Мы предоставим тебе длительный отпуск. И кстати, не забудь про медицинскую страховку.

— Да, я как-то не подумала. — Будущее ей представлялось недосягаемо далеким, унылым и холодным.

— Не увольняйся, Руфь. Во всяком случае, пока. Тогда…

— Боб, Уилл серьезно болен. Возможно, он… — Ее голос задрожал. Нет, она не способна выговорить это слово. Восемьдесят процентов выживают, двадцать — нет. Эти цифры пульсировали у нее в мозгу. Один из пяти не выживает… — Да, за переговоры с «Филлипсоном» не волнуйся. Джим знает, в каком ключе их вести.

— Да разве теперь это имеет значение?!

— Для меня — нет, для вас — имеет. — И Руфь повесила трубку.

Наконец им позволили увидеться с Уиллом. Он лежал в палате, стеклянной панелью отделенной от коридора, в конце которого находился пост медицинской сестры. Персиковые стены, на стенах — картины, шкафчик для одежды. Уилл в свободной зеленой больничной рубахе лежал под капельницей. Вид у него был изможденный, состарившийся, как будто в тело мальчика вселился старик. За кроватью высился большой стол со всякими мудреными приборами и монитором. На экране пульсировали зеленые линии.

Увидев родителей, Уилл улыбнулся и, как всегда, попытался шуткой разрядить атмосферу:

— Привет. А я уж думал, вы в отпуск укатили.

— О, милый… — Руфь взяла сына за руку.

Мальчик поморщился:

— Осторожно, мама. Я весь утыкан иголками.

— Ты выглядишь замечательно, — сказала Руфь. — Замечательно.

У Пола болезненно сжалось сердце при виде потерянного выражения на лице жены. Он чувствовал ее страх и то, что она хочет сказать сыну: «Да, ты выглядишь замечательно, мой любимый мальчик, мой дорогой Уилл. Ты ведь догадываешься, что тяжело болен, и все равно стараешься поддержать родителей, хотя это они должны поддерживать тебя».

— Мы предлагаем провести шесть курсов химиотерапии в условиях стационара, — говорил доктор Гирин Полу. — Каждый цикл рассчитан на несколько дней. В промежутках Уилл может находиться дома при условии строгого выполнения всех наших предписаний.

Уилл на железной больничной койке — уже тяжелое зрелище. Но еще страшнее было наблюдать, как его покидают силы, высасываемые пластиковыми трубочками, по которым сутки напролет в организм мальчика поступали огромные дозы лекарств.

— Сколько продлится лечение? — спросил он.

— Наверняка сказать нельзя, — отвечал врач. — Возможно, несколько месяцев. Мы надеемся, что под воздействием препаратов болезнь скоро отступит. Потом, когда раковые клетки будут уничтожены, станем молить Бога, чтобы не было рецидива.

— Ремиссия — это не окончательное выздоровление?

— Временное. Всегда остается вероятность рецидива.

— У вас есть дети, доктор?

— Да.

— Тогда вы должны понимать мое состояние.

— На вашем месте я тоже был бы в отчаянии. Рядом с больными детьми я сам себе кажусь жалким и ничтожным. Проведя несколько дней в больнице, начинаешь сознавать, что по-настоящему отважны не те, кто участвует в войнах и сражается с драконами. Гораздо больше мужества требуется, чтобы сохранять достоинство перед лицом неопределенности.

— Но почему это произошло именно с Уиллом? — беспомощно произнес Пол.

— Согласен с вами, профессор Коннелли, это великая несправедливость. Но тот же вопрос мог бы задать отец любого другого больного ребенка.

— Да, пожалуй, — вздохнул Пол. — Только ведь Уиллу уже… столько всего пришлось выстрадать.

Химиотерапия действовала на Уилла изнуряюще. Он ослабел, плохо ориентировался в пространстве и почти не мог сам о себе позаботиться. Когда он приезжал домой после очередного цикла, Руфи приходилось ухаживать за ним, как за маленьким. Она могла только догадываться, сколь ненавистна ее сыну зависимость от других людей.

Наряду с противораковыми препаратами он принимал и антибиотики. Огромные дозы лекарств вызывали у него тошноту, кожа покрылась сыпью и фурункулами, во рту и в горле образовались язвочки, мешавшие глотать. А еще он, наверное, боялся. Уже достаточно взрослый и неглупый мальчик, Уилл не мог не понимать, что все эти мучения не обязательно принесут ему исцеление. Его тяжелый взгляд, заторможенность, болячки на коже приводили Руфь в отчаяние. Она затыкала уши, чтобы не слышать, как его рвет. Ей казалось, будто у нее медленно выдирают сердце из груди.

Каждое возвращение в больницу было пыткой для обоих. И не только из-за запахов и предстоявших болезненных процедур. В больничных коридорах то и дело навстречу попадались другие дети, проходившие химиотерапию. С голыми черепами, они напоминали существ из далеких космических миров.

Эта пытка усугублялась паническим страхом Уилла перед уколами. Он громко стонал от боли. Иногда место укола жутко распухало. Однажды, после одной особенно болезненной процедуры, он расплакался:

— Я больше не хочу лечиться.

— Потерпи, милый. Уже недолго осталось, — утешала его Руфь.

— Лучше умереть, чем вытерпеть такое еще раз.

По побелевшему лицу мальчика катились слезы, обескровленные губы тряслись.

— Этого я тебе не позволю, — сказала Руфь.

Когда он задремал, Руфь вышла в уборную, где встретила еще одну несчастную мать — худенькую энергичную женщину, всегда ухоженную и одетую как на ужин в ресторане.

— Вы — миссис Коннелли? — Женщина улыбнулась ей.

— Да. Руфь. А вы — мама Мишель?

Восьмилетняя Мишель проходила в больнице уже третий курс химиотерапии. В отделении поговаривали, что жить ей осталось недолго.

— Меня зовут Линда Петьевич. Уилл — замечательный мальчик, такой терпеливый. Часами играет с моей Мишель, хотя она и гораздо младше его.

— У вас чудесная девочка.

— Видели бы вы ее с волосами. — Глаза Линды потемнели от боли.

Руфь взяла ее за руку.

— Я тоже в ужасе, Линда. Каждый день, когда я вижу вас с Мишель и остальных родителей, мне становится стыдно. — Она посмотрела на свои мятые джинсы. — Вы всегда так восхитительно выглядите.

— Это я ради Мишель стараюсь, — объяснила Линда. — До ее болезни я не очень-то много внимания уделяла внешности. А теперь мне хочется дать ей понять, что она достойна всего самого лучшего.

— Она просто расцветает при вашем появлении. Смотрит на вас как на кинозвезду.