— Постольку поскольку у вас пропуска нету, то я, говорит, не могу вас пропустить. Возьмите, говорит, от своего мастера пропуск и тогда свободно себе идите. Я, говорит, вас не задержу.
Рабочий, может быть утомленный сверхурочной работой, начинает отвечать и срамить канцелярскую систему. Вдруг приходит комендант.
— Да, говорит, без пропуска не пущу.
Рабочий говорит:
— Ах, вас тут компания Зингер собралась. Тогда ладно. Сейчас пойду мастеру скажу. Какое безобразие!
Тут обратно мастер звонит:
— Ах так, говорит, мало вас, канцелярских чертей, травили, так вы опять поднимаете голову и разводите нам свой бюрократизм. Опять, говорит, своими бумагами нам дыхание закрываете. Сообщите свою фамилию!
Дежурный говорит:
— Вы меня фамилией не пугайте. А заместо этого напишите пропуск, и тогда можете ожидать от меня полную любезность и свободный проход.
Мастер говорит:
— Тогда ладно. Я, говорит, вижу, что вы без бумаг жить не можете. Сейчас напишу. Подавитесь…
Вскоре, значит, показывается на горизонте вышеуказанный рабочий со своим пропуском.
Дежурный говорит:
— Вот теперь идите.
После читает через свое пенсне этот пропуск и видит: заместо первой причины: «Идет со сверхурочной работы», сказано уже немного другое: «Отпущен по личной надобности».
Вот тут-то канцелярия и засияла в своем полном блеске.
И верно. Сказать чего угодно можно. Можно сказать: «Идет иностранный делегат — пропустите». А на бумаге уже оно так гладко и картинно не получится. Рука, она не так врет, как голос. Одним словом: бумага — страшное дело.
Вот поучительная история, которая снова заставляет нас посмотреть с гордостью и восхищением на наше нелюбимое детище.
Нахальство
Тут на днях одна комсомольская ячейка разбирала бытовое дело насчет одного комсомольца.
Этот паренек показал себя с невыгодной стороны. Он гулял с тремя девицами и всем жениться наобещал. А сам он был давно женатый, и даже у него в колыбельке малютка копошился.
Про малютку и про жену он ничего не сказал вверенным ему девицам, а наплел им разных небылиц про свою одинокую, холостую жизнь.
Одной наплел, что он секретарь полпреда. И повезет ее в Ригу. Где и купит несколько пар чулок. К другой втерся в доверие и тоже чего-то такое набрехал несуразное. Одним словом, «молодец» и донжуан.
А донжуан, по буржуазной литературе, — это такой определенный сукин сын, который согласен сразу за всеми дамами ухаживать.
Вот наш комсомолец, проживающий на Песочной улице, расставил свои паутины во всех углах и не горюет. Посещает кино. Ходит на свидания. Врет. Конфеты трескает. И думает, что оно так и будет до старости лет.
Только стали доходить до комсомольской ячейки слухи: мол, поведение этого комсомольца довольно недостойное, поскольку он вводит в обман несколько пар женщин.
Вот вызывают этого комсомольца в ячейку и говорят ему разные слова.
— Объяснитесь, что вы за человек и почему за вами какая-то дрянь наблюдается?
Комсомолец говорит:
— Очень, говорит, странно. Это, говорит, есть всецело личное мое дело, и мне, говорит, просто удивительно слушать, чего вы ко мне прилипаете. За мной, говорит, никаких преступных делов нету. Я форменно удивлен вашим заявлением.
И, значит, в полном негодовании уходит.
Только вскоре узнается, что с этим комсомольцем произошла совершенно уже некрасивая история.
Одна женщина ударяет его по лицу, или, правильней сказать, по морде, делает ему истерику в общественном месте и вообще устраивает скандал.
Тогда ячейка решает энергичней взяться за это дело. И назначает товарищеский суд и разбирательство.
Вызывают на суд этого комсомольца, но он упирается.
— Мне же, говорит, морду набили, меня же и судить будут. Очень, говорит, удивительно — какие хорошие юристы нашлись!
И в назначенный день заместо явки он присылает заявление.
В заявлении говорится:
«Товарищи, считаю, что вы поступаете в высшей степени некорректно, вмешиваясь в мои интимные дела. По этой причине не считаю более возможным оставаться в узких рамках ВЛКСМ. Мои политические убеждения остаются со мной независимо от членского билета».
Ну, конечно, зачитывается эта бумага на собрании.
Происходят улыбки и смех. Некоторые ребята удивляются нахальству и глупости. И, одним словом, решают не задерживать этого человека в «узких рамках» ВЛКСМ.
Вот теперь-то небось и наделает делов этот нахальный беспартийный молодой человек.
А зря его, товарищи, отпустили. Надо было его сначала нажучить хорошенько.
Необыкновенное происшествие
Совершенно необыкновенное происшествие случилось на одном ленинградском заводе. Нами этот случай даже в заводской газете описан.
Оно, конечно, можно сказать, на каком именно заводе. Но что толку-то? Ну, предположим, сказали. Другие заводы начнут читать наше произведение. «Э, скажут, тут не про нас написано». И отложат в сторонку наш поучительный фельетон.
Так что, нам сдается, выгодней не называть завода.
Тогда каждый про себя и про свои дела подумает.
Так вот, на одном заводе очень сильно нуждались в одном материале. А именно: не хватало особой такой стали-самокалки.
Других материалов было вдоволь, а вот в этой стали нехватка ощущалась.
Вот рабочие начали начальство тревожить. Мол, нехватка и так далее, нельзя ли выписать эту сталь, а то в противном случае работа может замереть.
Только вдруг однажды во время обеденного перерыва идут два рабочих по двору.
Вот идут они по двору, разговаривают, может быть, как раз про эту сталь-самокалку. И вдруг видят — на свалке чего-то такое знакомое лежит. И глядят — эта самая сталь лежит.
Ну, конечно, забились сердца у наших рабочих. Подошли они поближе. Начали глядеть на драгоценный металл. Да, сомненья нету, — валяется великолепная сталь-самокалка.
Грустно переглянулись рабочие.
— Вот, говорят, наши порядочки. Вот какая распущенность, неорганизованность и необразованность. Мы нуждаемся в этой стали, как в правой руке. А тут эта сталь гниет и ржавеет. Пылью покрывается.
Очень они тяжко вздохнули, захватили с собой по бруску этой стали и пошли в свой цех.
Вот идут они в цех и встречают группу рабочих. Начинаются разговоры. Откуда, мол, ребята, прете с этой сталью? Никак, это — сталь-самокалка. Где вы ее нашли?
Находчики говорят:
— Да, братцы, наблюдается форменное безобразие. В то время как, и так далее, такой ценный металл и все такое гниет на помойке.
Бросились, конечно, рабочие на свалку, живо схватили эту сталь и разнесли ее по цехам, ругая, на чем свет стоит, свое горемычное начальство.
В тот день, можно сказать, народ преобразился. Такая бурная работа пошла, какой давно не было.
Только вдруг часа в четыре бежит по двору один такой человек. Очень такой бледный, весь трясется. Зубы у него лязгают. И весь он сам не свой.
Добегает он до коменданта и лепечет ему разные слова.
— Товарищ, говорит, или, говорит, я свихнулся, или, говорит, все свихнулись, кроме меня. Я, говорит, есть приемщик. А сегодня, говорит, ночью завезли нам сталь-самокалку. Я, говорит, велел ее сложить на дворе. А сейчас прохожу по двору — никакой стали нету. Или, говорит, я заболел тяжелым нервным заболеванием, или, говорит, я не понимаю, что происходит.
Комендант говорит:
— Может быть, вы место позабыли, куда было сложено.
Пойдемте.
Вот бросились они оба на двор. Начали шарить и искать. Приемщик чуть не рыдает. Боится, как бы ему наклёпки не было.
Комендант говорит:
— А, может быть, никакой стали и не было? Может быть, вам это во сне приснилось? Бывают такие сны — привозят сталь, а вы ее принимаете.
Приемщик говорит:
— Прямо, говорит, чудо на Висле. Может быть, действительно, мне приснилось. Да нет, говорит, какое, к черту, приснилось, раз у меня на груди накладная лежит.
