Прошло восемь лет. Осенью 1926 года я обсуждала с Марией Штейнер возможность такой работы. Она назвала мне три больших города: Прага, Варшава и Париж — основные центры русской эмиграции. Хотя я родилась в Варшаве, выбрала все же Париж. В студенческие годы (я изучала социальные науки и юриспруденцию в университете Лозанны и получила там диплом по этой специальности) я долго жила в Париже, посещала университет и работала в области экспериментальной психологии в приюте "Вильжюиф". Будучи восточным человеком, я чувствовала потребность в уравновешивании силами Запада. И сейчас мой выбор опять остановился на западной столице. В январе 1927 года я уехала из Дорнаха, чтобы начать работу в Париже.

Ателье на улице Гюйгенс и школа Р. Штейнера, улица Кампань — Премьер, 6.

Для меня началась новая жизнь, которая сильно отличалась от той, которую я на протяжении многих лет вела в Дорнахе. На самом деле начало было многообещающим. Я встретила в Париже ищущих людей, которые облегченно и счастливо вздохнули, когда я рассказала им о "дорнахском чуде", как многие называли тот факт, что представители всех участвовавших в войне народов объединили свои усилия в работе над священным делом Р. Штейнера, в то время как в мире бушевали разрушительные силы ненависти.

Моя деятельность началась с эвритмического выступления, в котором приняли участие еще две эвритмистки из Дорнаха. За этим первым выступлением (на русском и французском языках) последовало второе небольшое выступление в кругу приглашенных русских, среди которых был и бывший Великий князь Александр Михайлович. После представления он сказал мне, что ему доставило радость видеть, как люди выполняют такие движения, ведь обычно их используют определенные духовные существа в качестве языка для передачи сообщений. Вскоре после этого он умер. У меня не было возможности поговорить с ним об антропософии.

Через несколько дней после этих выступлений, вызвавших большой интерес, я узнала, что мне отказали в разрешении на длительное пребывание в Париже.

Обеспокоенная таким известием, я обратилась к господину Корозу, который выслушал меня с таинственной улыбкой и отвел в "Сite" к шефу полиции — очень высокопоставленному чиновнику. Я оказалась в большом, комфортабельном рабочем кабинете, где меня встретил любезный господин аристократической внешности. Поль Короз в нескольких словах описал ему мой случай. К моему большому удивлению, шеф полиции сделал мне "комплимент", выразив свое восхищение по поводу "прекрасного искусства", которым ему недавно посчастливилось насладиться в нашем ателье. Господину Корозу пришла в голову удачная мысль пригласить высокопоставленного чиновника на наше представление, и приглашение было принято. Теперь же он хотел узнать о моих ожиданиях: какое влияние на большую парижскую публику должно произвести это духовное искусство. Ожидаю ли я, что многие захотят увидеть его или даже научиться ему. Я ответила, что рассчитывала только на небольшую группу людей. Совершенно верно, так и будет, сказал он: не правда ли, не стоит предаваться иллюзиям. Это будет искусство для небольшой элиты, большинство парижан предпочитает совсем другое танцевальное искусство. Но если, несмотря на это, я все же хочу здесь работать, он охотно даст мне разрешение на временное пребывание на определенный срок, установленный законом. Затем он примерно на четверть часа оставил меня одну перед кипами документов и актов в своем кабинете, а сам удалился в другое помещение с господином Корозом.

С удивлением размышляя о таком странном, любезном и понимающем отношении шефа полиции, я невольно вспомнила о другом высокопоставленном чиновнике парижской полиции, который играет такую важную роль в поэме св. Мартина "Крокодил, или борьба между добром и злом" — св. Мартин написал ее во времена Людовика XV, а в свет она вышла в 1799 году. Это полусатирическая, полуаллегорическая поэма из 102 песен — стихотворений и прозы. В ней описывается, как существо, напоминающее крокодила, — слуга дракона (дух материи) — напало на Париж, как сообщество свободных духом вело борьбу с ним и, в конце концов, победило. Этой победе во многом помогло то обстоятельство, что за безопасность города Парижа отвечал магистр по имени Sedir. О нем говорилось, что благодаря своему достоинству, чувству справедливости и другим качествам он пользовался всеобщим уважением и что у него была сильная тяга к высшим религиозным истинам. После одержанной победы его приняли в сообщество свободных духом.

Я получила разрешение на временное пребывание. Шеф полиции любезно предложил мне всегда обращаться лично к нему, если в своей деятельности в Париже я буду сталкиваться с какими — либо трудностями, имеющими отношение к полиции. Через несколько месяцев он помог мне получить визу для короткой поездки в Дорнах. На обратном пути господин Короз сиял, говорил о борьбе с крокодилами и об одержанной победе. Я с благодарностью поздравила его с гениальной идеей пригласить этого благородного влиятельного господина на наше представление.

После такого «затакта» я стала преподавать. Сначала в ученики записались французы и русские, как взрослые, так и их дети. На занятиях с французскими учениками мне приходилось вживаться в дух их языка, который так сильно отличается от немецкого. Само тактирование французских стихотворений требует совершенно другой манеры движения рук и положения тела. Например, для французского языка характерно сильное преобладание восходящих ритмов: ямба, анапеста. Повсеместно встречаются даже стихи с тремя короткими и одной длинной долей. Чтобы научить учеников тактировать нисходящие ритмы, мне приходилось обращаться к текстам на немецком и латинском языках. Передача звукового содержания языка средствами эвритмии также стала для меня большой проблемой. От Р. Штейнера я получила некоторые указания для формирования французских звуков. Но поскольку я никогда еще не преподавала на французском, мне нужно было заново выстраивать эвритмические занятия. Поиск текстов для упражнений, как для взрослой, так и для детской публики, был непростой задачей. Иногда мне приходилось идти на урок, так и не найдя необходимого учебного материала, подходящих текстов. Часто случалось так, что неожиданно в последний момент, будто случайно, по пути в ателье на улице Гюйгенс — я шла вдоль бульвара Монпарнас — мне приходил в голову нужный звуковой пример или я сочиняла маленькое стихотворение. Однажды у меня получилось детское стихотворение, в котором в доступной детям форме, но в том же смысле, что и в стихотворении Шиллера "Загадка", передается процесс возникновения цветов из взаимодействия света и тьмы и основная идея "Учения о цвете" Гете.

Мое детское стихотворение начиналось так:

Нас семеро маленьких детишек,

Трое братьев и четверо сестричек;

Ясный день — наш отец,

Ночь — наша мать.

Детям это очень понравилось. Родители и французские члены Общества тоже полюбили это стихотворение.

Уже в конце марта смогло состояться первое выступление детей перед членами нашего Общества и приглашенными — родственниками и гостями. Одетые в светло — зеленые эвритмические платья дети выглядели как первая весенняя травка, их глаза сияли, щечки раскраснелись от волнения и радости. Они показывали самые простые упражнения в сопровождении музыки. Симона Короз — Риуз, находясь рядом со сценой, играла на совсем маленькой, зеленой с золотой отделкой арфе музыку, сочиненную ею самой для этих упражнений. Во второй части были исполнены несколько стихотворений, среди них и мое маленькое стихотворение о цветах. Оно было представлено так же, как Р. Штейнер однажды в Дорнахе (1917 год) поставил стихотворение Шиллера. На авансцене стояли две фигуры: слева — "мать" (ребенок постарше) в черном платье с черным шлейфом, она делала темные гласные в относящихся к ней строках. Справа стоял "отец" (другой ребенок старшего возраста) — мальчик, одетый во все белое. Он эвритмизировал только светлые звуки в относящихся к нему строках. Между ними — радуга: со стороны "матери" — "четыре сестры" (четыре маленьких девочки) в фиолетовом, синем, голубом и зеленом (для них были сшиты воротнички в форме пелерин); со стороны "отца" — "три брата" (три маленьких мальчика) в желтом, оранжевом и красном. В ходе стихотворения все эти цвета — кроме "света" и "тьмы" на переднем плане — приходили в движение, семь цветных фигур танцевали в хороводе, образуя различные сочетания. Затем каждый ребенок, представлявший тот или иной цвет, произносил небольшое изречение, в котором преобладал определенный гласный и которое передавало сущность соответствующего цвета. Номер заканчивался веселым стихотворением с музыкально — эвритмическим завершением. Разумеется, все это было еще на совсем примитивном уровне.