Артур не признал за собой никаких заслуг и отправил ее в контору составить для апелляционного суда краткий отчет о сегодняшних разбирательствах.

Возвратясь в свой кабинет, Мюриэл отправила Ларри сообщение по пейджеру с просьбой срочно приехать. И позвонила начальнику сыскного отдела для гарантии, что оно будет принято к сведению. Решение о предоставлении Коллинзу иммунитета принимала прокуратура, но ведший дело детектив имел право на то, чтобы с ним посоветовались. И само собой, Ларри уже давно было пора показаться. Разгневанная, побежденная, она больше не желала терпеть его мальчишеских выходок.

Но спустя час, когда Ларри приехал, Мюриэл остыла. Он выглядел измученным, и настроение у нее стало таким же, как в течение последних дней. Раньше Ларри часто от нее скрывался. Мюриэл надеялась, что они оба изменились, но этого, видимо, не произошло. Все случившееся — непонимание и осложнения — вызывало у нее горечь и временами чувство униженности. Однако в воскресенье она вышла из церкви с готовностью верить, что, может быть, это и к лучшему — продолжать отношения с Ларри.

Когда Старчек вошел, в кабинете разглагольствовал Нед Холси, низкорослый седой прокурор с кривыми ногами. Он славился вежливостью, но сейчас был взволнован. Велев жестом Ларри закрыть дверь, Холси продолжал обращаться к Мюриэл, сидевшей за большим столом.

— Кении Харлоу был ослом сорок пять лет назад, когда я учился с ним на юридическом факультете, — сказал Нед. — И стал еще большим ослом, когда получил судейскую мантию. А теперь он такой громадный осел, какого нет во всей Солнечной системе. И если ты спрашиваешь, поведет ли он себя как осел, ответ — да.

— Нед, я все же думаю, апелляционный суд не позволит ему наступать нам на горло с требованием иммунитета Коллинзу, — ответила Мюриэл.

Как всегда, гнев привел ее к решимости. «Поднимайся. Давай сдачи». Это был девиз ее отца в борьбе с наглыми силами.

— Мюриэл, раньше он обгложет тебя до костей, — сказал Нед. — «Судья обвиняет заместителя прокурора во лжи». Я уж не говорю о том, какой непоправимый вред он тебе нанесет. Хочешь видеть, как это скажется на прокуратуре? Я лично — нет.

— В чем дело? — спросил Ларри.

Она объяснила ему, что произошло в суде. Старчек раздраженно ответил:

— Черт возьми, Нед, предоставлять иммунитет нельзя. Одному Богу известно, что наговорит Коллинз. Будучи далеким от событий, он может что угодно навыдумывать. Мы никогда не распутаемся с этим делом.

— Ларри, — ответил прокурор, — можно говорить все, что вздумается, о политике прокуратуры. Но все равно создается впечатление, что мы скрываем правду. Этот тип, в сущности, сказал тебе, что помог ложно обвинить Гэндолфа.

— Что, если он причастен к тем убийствам? — спросил Ларри.

С этим не могла согласиться даже Мюриэл.

— Ларри, с теми убийствами Коллинза не связывает ничто. Нет ни вещественных улик, ни свидетельских показаний. Кроме того, как обвинению заявить, что кто-то может быть причастным к тем убийствам, если мы добиваемся казни Гэндолфа за их совершение? Господи, выдвинуть такой довод — это самоубийство.

Добродушный Нед, идя к выходу, ободряюще похлопал Ларри по плечу. От двери он указал пальцем на свою первую заместительницу.

— Мюриэл, это дело ведешь ты. Я поддержу тебя в любом случае. Но голосую за то, чтобы заключить сделку с Артуром. Предложи иммунитет в обмен на прекращение всех апелляций, если Коллинз не поможет им.

Мюриэл усомнилась, что Артур на это клюнет.

— Ну что ж, — ответил Нед. — Во всяком случае, у тебя будет какая-то политическая поддержка в прессе, если решишь идти с Кении рука об руку.

Нед был дельным и умным. Ей понравилось его решение. Под ее с Ларри взглядами прокурор закрыл за собой дверь.

— Итак, — произнесла Мюриэл. — Я что-то не то сказала или сделала? Ни открыток. Ни звонков. Ни цветов.

Минуту назад она не собиралась ничего говорить и, даже раскрыв рот, думала, что сможет заставить голос звучать беззаботно. Но в нем прямо-таки шипела кислота. Положив руки на стол, Мюриэл глубоко вздохнула.

— Не беспокойся, Ларри. Я вызвала тебя не за этим.

— Я так и думал.

— Просто хотела узнать, что ты скажешь о Коллинзе.

— Мюриэл, предоставлять ему иммунитет нельзя. Дикермен наконец дал мне заключение о том пистолете.

— Когда это было?

— На прошлой неделе.

— На прошлой неделе! Ларри, неужели в полицейском уставе не сказано, что обвинитель должен знать все улики по делу? Во вторник я написала ответ судье с утверждением, что мы сообщили Артуру о Коллинзе все, что знали. Когда ты собирался мне сказать?

— Как только пойму, что говорить об остальном.

— Об остальном? Это личное касательство?

— Думаю, можно сказать и так.

Здесь, в кабинете, они разговаривали более спокойным, отстраненным тоном. Мюриэл сложила руки на груди и спросила, не считает ли он произошедшее между ними ошибкой.

— Если бы знал, как считаю, Мюриэл, то приехал бы и сказал. Честно. Как считаешь ты?

Она погрузилась на миг в мрак своих чувств и понизила голос.

— Я считала, что было замечательно быть с тобой. Несколько дней находилась на седьмом небе. Потом поняла, что ты не хочешь со мной общаться. Почему?

— Не могу выносить этого в большом количестве, — сказал он.

Мюриэл спросила, чего «этого».

— Трахания с тобой, где придется, — ответил он. — Либо мы приходим к согласию, либо забываем об этом. Я уже не в том возрасте, чтобы жить в неопределенности.

— Я не хочу жить в неопределенности, Ларри. Я хочу, чтобы ты присутствовал в моей жизни.

— В какой роли?

— Как человек, с которым я связана. Прочно связана.

— Временно? Постоянно?

— Мать честная, Ларри. Я говорю о потребности, не о плане боя.

— Мюриэл, я больше не стану встречаться тайком. Либо да, либо нет.

— Что значит «да» и «нет»?

— "Да" — ты уходишь от Толмиджа, я от Нэнси. Мы говорим раз и навсегда, что совершили в прошлом ошибку, большую ошибку, и постараемся сохранить то, что осталось.

— Прелесть, — сказала Мюриэл. Коснулась груди, где сильно заколотилось сердце. — Прелесть.

В ожидании этой встречи мысль ее не шла дальше возможности очередного свидания, и до последних секунд она смирялась с тем, что этому не бывать.

— Я серьезно.

— Вижу.

— И не убежден полностью, что хочу этого. Но после этих слов больше уверен, что меня не удержит ничто.

— Ты говоришь все как есть, Лар?

— Стараюсь.

Ларри был раздражен, он часто раздражался, страдая при мысли о возможном отказе. Что до нее, на прошлой неделе она рассталась с ним обеспокоенной, многим опечаленной, нервозной из-за чувства вины. Однако сквозь все это пробивалось ощущение беззаботного счастья. Она избавилась от чего-то. Несмотря на опасность, глупость, эгоизм своего поступка, она чувствовала себя на воле. И пока Ларри не давал о себе знать, ее больше всего печалила утрата этого чувства.

— Я довольна, что ты это сказал, — произнесла Мюриэл. — Поверь.

Она говорила спокойно, но в душе ее по-прежнему царил страх. Столько всего вдруг навалилось одно на другое, грозя рухнуть. Ее брак. Работа. Будущее. Положение в обществе.

Стоит любовь отказа от той жизни, которой хотелось? Этот вопрос так определенно вырвался из глубины ее сознания. Достаточно ли будет любви — подлинной, бурной любви в сорок четыре года — взамен всего остального, к чему она стремилась? Стихи и романы говорили, что единственный ответ — да. Но она не была уверена, что это справедливо для взрослых. По крайней мере одной взрослой.

— Мне нужно подумать об этом, Ларри. Серьезно подумать. Было видно, что последняя фраза понравилась ему.

— Да, — сказал он. — Подумай серьезно. — Задержал на ней взгляд. — Только, может, ты не станешь со мной разговаривать.

— А почему?

Раздражение его внезапно прошло. Ларри сник в дубовом кресле рядом с углом ее стола.