Джиллиан на миг открыла глаза и увидела блестящую кожу на макушке Артура Рейвена. Несколько редеющих волосинок стояло торчком, словно петушиный гребень, и ей пришлось подавить желание засмеяться. Секунду-другую она боролась со смехом, браня себя, хотя тут не было слов. Только желание настоящего секса. Только стремление ощущать, как постепенно приближается кульминация. Несколько раз выгибала спину и стонала все неудержимее, пока он не вошел в нее и она всецело предалась наслаждению. «Это жизнь», — подумала она. Ощущения, которых Джиллиан так давно не испытывала, представляли собой реку, питающую русло, именуемое жизнью. Серебристые волны мчали ее, и она уже не помнила о встречных движениях, но теперь они были слиты, голова ее билась о его плечо, ноги были сцеплены за его спиной, а тело словно само собой двигалось в полном ладу с его ритмом.

Потом Артур раздернул шторы, чтобы впустить в комнату свет. Джиллиан закрыла рукой глаза, но чувствовала, как он, стоя рядом, разглядывает ее.

— Ты очень красива.

— Артур, я из тех женщин, которые в одежде выглядят лучше.

Джиллиан провела немало часов, оценивая себя, и знала, что он видит. Она была веснушчатой и до того бледной, что ее голени казались голубыми, длинноногой и плоскогрудой.

Артур тоже был не совсем таким, как выглядел в одежде. Он сутулился, однако проводил в одиночестве много времени, качая мышцы. Своей округлостью он в значительной мере был обязан выступающей колесом грудной клетке. У него были узкие бедра, тонкие ноги и красивые, сильные руки. И таких волосатых мужчин Джиллиан еще не видела. Без одежды он казался проворным, быстрым. Сейчас его мужской орган светился среди темных зарослей как лампочка. Он был таким же, как и сам Артур. Потолще, чем у некоторых, но не длинным. Артур стоял у кровати, разглядывая Джиллиан, она протянула руку, потом подалась к нему и взяла пенис в рот. Некоторое время он увеличивался в размерах.

— Рано еще, — сказал Артур.

Но Джиллиан не собиралась прекращать. Она ласкала его орган с медлительной нежностью, такой же, какую проявлял Артур. Дождавшись, когда эрекция стала полной, она стала водить пенисом, словно волшебной палочкой, по своему лицу: глазам, щекам, губам. Потом снова приняла Артура в себя. На сей раз, повалясь рядом с ней, он заснул.

Джиллиан нашла в изножье кровати покрывало, укрылась им и стала глядеть на старую матовую люстру пятидесятых годов, вспоминая свои ощущения. И не замечала, что Артур проснулся, пока он не обратился к ней:

— В Библии верно сказано.

— В Библии? Артур, неужели ты об этом думаешь?

— Да.

Джиллиан закрыла глаза. Было бы ужасно, если бы в эту минуту начались воздыхания или проповедь.

— Я думаю о той фразе. «Он познал ее».

— Это перевод с греческого.

— Да? Она верная. Разве не так?

— Артур, ты знаешь меня?

— Да, кое-что знаю. Кое-что существенное.

Джиллиан отвергла это утверждение как бессмысленное. Никто не знал ее. Она сама не знала себя.

— Что ты знаешь обо мне?

— Знаю, что ты страдала всю жизнь, как и я. Знаю, что тебе надоело жить одной. Это правда?

— Понятия не имею, — ответила Джиллиан.

— Ты хочешь уважения, на которое имеешь право, — сказал он. — Оно тебе необходимо.

Джиллиан села. Этот разговор вызывал у нее беспокойство.

— Не думай. — И поцеловала его. — Можешь еще?

— У меня громадные возможности, — ответил Артур. — Целая жизнь.

— Я хочу еще.

На сей раз ей было гораздо лучше. Ощущение мощно пронизывало ее всю при каждом его движении. Она стонала, вскрикивала, и наконец ее поглотила чудесная волна блаженства. Серийный оргазм, достойный измерения по шкале Рихтера. На пике его она затряслась, будто гнездо на вершине дерева. Без дыхания, без ощущения времени, не желая позволять ему прекращаться, и позволила только потому, что иначе бы потеряла сознание.

Потом Джиллиан пошла в маленький туалет. Отголоски удовольствия вызывали в ногах такую дрожь, что Джиллиан боялась упасть. «Он такой простой человек», — подумала она, оглядываясь вокруг. Шикарная машина и туалет, как в снимаемой квартире. Раковина стояла на никелированных ножках. Давным-давно кто-то надел чехол с оборочками на бачок унитаза и приладил обитую плюшем крышку на сиденье. Джиллиан села на нее, снова вспоминая то удовольствие. На сей раз, покончив с воспоминаниями, она заплакала. Она была потрясена чувством, которое бушевало внутри, и рвущейся из горла фразой.

Джиллиан завыла. Прижала обе ладони ко рту, но остановиться не могла. Вскоре Артур услышал ее, несколько раз постучался в дверь и в конце концов вошел без разрешения. Все еще голая, она сидела, подняв на него взгляд.

— Я неимоверно хотела этого, — сказала ему, как говорила себе, Джиллиан.

Она сама не представляла, чего именно «этого», но только не животной страсти. Утешения от минутного удовольствия в некоем отвратительном мире? Уважения, как сказал Артур? Или просто сближения, любовного сближения? Неистовство этого безымянного желания, скрытого, словно археологическое сокровище, ошеломляло ее. О, как она этого хотела!

Она сидела, плача обо всем в мире, повторяя снова и снова, что неимоверно хотела этого. Артур опустился на колени на холодный кафель и обнял ее, приговаривая: «Ты уже получила это, получила».

— О Господи! — Едва медные дверцы лифта сошлись, соединив резной лиственный узор и оставив по ту сторону Артура Рейвена, Мюриэл положила ладонь на грудь Ларри и прижалась узким плечом к его руке. — Когда ты догадался?

— Раньше Артура. — Ларри сочувственно покачал головой. Артур по-прежнему вызывал у него симпатию, особенно теперь, после того, как они дали ему пинка в зад. Наверху, в коридоре конторы Стернов, где воздух между ними троими был хрупким, как стекло, Артур выглядел так, словно вот-вот потеряет сознание. Словно под тяжестью портфеля упадет на пол. — Бедняга так побледнел и раскис, я даже подумал, не вызвать ли «скорую». Куда он теперь?

— Может быть, в Редьярд, ввести в курс своего клиента, или в окружную больницу с той же целью к Эрно, если тот еще жив. Я слышала, ему стало хуже.

Ларри отпустил саркастическое замечание по поводу здоровья Эрно, потом спросил, зачем он вообще понадобился, неужели у Артура не было иной линии защиты в суде? Мюриэл пожала плечами. Сейчас ее, видимо, гораздо больше интересовало, как Старчек догадался, что Луизе угрожал Ромми.

— Я все время задавался вопросом: что на уме у этой женщины? — сказал Ларри. — Женевьева добрая душа. Обычно у людей лучше средних существуют благородные причины, чтобы скрывать правду. Я понял ее так: она считает, что Луиза мертва, тут уж ничего не поделаешь, значит, нужно сделать все возможное для ее дочерей. А это означает сокрытие правды не только потому, что «Транснэшнл» может лишить их пенсии, но и чтобы сберечь доброе имя Луизы. Если сказать, что ей угрожал Ромми, то нужно объяснить почему. Теперь об этих билетах узнает весь мир, в том числе и дочери Луизы Ремарди.

Они вышли из лифта в вестибюль, там было светлее. Мюриэл загорела, глаза ее сияли. Ларри видел, что они светятся победой. В счастливые минуты, с легкой душой Мюриэл бывала самой привлекательной на свете женщиной. И теперь она была счастлива, особенно с ним.

— Ларри, ты молодчина.

Она лучезарно улыбнулась ему, обнажив маленькую щель между передними зубами. Это заявление тронуло его, что вызвало сильную досаду. Может, если бы они с Мюриэл поженились десять лет назад, то теперь грызлись бы, как половина супружеских пар. Но ему хотелось всегда недосягаемого, и после Атланты он постепенно смирялся с тем, что никогда не сможет выбросить Мюриэл из сердца.

Мысли Ларри о Мюриэл неизменно связывались с представлением о судьбе. Она твердо верила, что существует некий План, в котором ей уготована роль. В ее обществе он всегда находился под властью этого убеждения. С утратой Мюриэл ощутимее всего была утрата веры, что его ждут великие дела.