Сентябрьский кошмар потихоньку забывался, пока однажды у дверей моей холостяцкой квартиры на Лебяжьей канавке не оказался тот, встреча с которым никак не ожидалась мною, — по крайней мере, в этой жизни. Услышав звонок в девятом часу вечера, я как-то сразу понял, что этот гость — не из приятных. Когда же слуга доложил имя позднего визитера, я, признаться, даже чертыхнулся — так не хотелось видеть этого призрака из недавнего прошлого. Приняв по возможности более непринужденную позу, я неприязненно взирал на вошедшего в комнату Вадима Викентьевича Кубацкого — собственной персоной. Он ни капли не изменился — напротив, стал еще более элегантным и даже, казалось, несколько посвежел. Насыщенного серого оттенка костюм из дорогого заграничного сукна сидел на нем как влитой, одно лишь неизменно скучающее выражение лица оставалось тем же. Принужденно-радостно поприветствовав незваного гостя, я предложил ему коньяк и сигару, от чего он не отказался, давая понять, что пришел не на минутку. Уютно расположившись у камина, он, кашлянув, с любопытством оглядел меня и произнес:
— Вы, верно, удивлены моим визитом?
— Откровенно говоря, да, — честно признался я. — Дружбы мы с вами, помнится, не водили, да и вы, по-моему, не из тех людей, которым свойственно припоминать былое у камелька.
— Я и сам не думал, что, будучи в Петербурге, стану искать встречи с вами, — усмехнулся Кубацкий. — Но таков уж я есть — не терплю нерешенных загадок. Как человек практический, я должен непременно поставить точку там, где она должна стоять, тем более если ее забыли поставить!
— Не совсем вас понимаю, — осторожно сказал я, пытаясь понять, к чему клонит этот провинциальный хитрец.
— Разве? — спросил Кубацкий, раскуривая сигару. — А я полагаю, что именно вы и должны убедить меня в моей правоте!
— Я, конечно, постараюсь сделать все от меня зависящее, — я потихоньку стал раздражаться, — но пока что, ей-богу, не могу взять в толк, о чем вы.
Кубацкий еще раз внимательно посмотрел мне в глаза и, отведя взгляд на фужер с коньяком, любуясь на игру цвета благородного напитка в отблесках огня из камина, начал:
— Дело в том, Павел Владимирович, что я действительно повинен в смерти этой девочки — отчасти, конечно, но все же повинен. Оправдать себя могу только тем, что покойная Анна Шмиль обладала действительно необычайными способностями — не сомневаюсь, что кто-то из ее малороссийских предков когда-то был сожжен заживо за колдовство. Она словно присушила меня — я пытался вырваться из-под обаяния ее пагубных чар и никак не мог найти в себе силы окончательно порвать эти, ни к чему хорошему не сулящие привести нас, отношения. К тому же видя, какими глазами смотрят на меня Дарья Аркадьевна и князь с супругой, я понимал, что мои визиты в Медынское они могут трактовать только в одном варианте — не мог же я им сказать истинную причину своих частых приездов! Уже в конце августа Анна — уж не знаю, зачем! — поведала мне о своей связи со Скальцовым, а когда я взял ее в оборот, сгорая от ревности, то, чтобы позлить, — еще и о князе, а уж затем — об отце Ксенофонте. Вы можете себе представить, что творилось со мною в тот вечер?! Я чуть не прибил ее, хотя нет — даже дал пощечину, а она, утерев кровь с губы, с насмешкой произнесла, что за это она соблазнит еще и вас. «Вон как Князев племянник на меня смотрит! Да я его только пальцем поманю — мой станет!» — вот ее истинные слова… В тот злополучный четверг я приехал только для одного — объявить князю о разрыве помолвки, которой, собственно, никогда и не было, и решительно поговорить с Анной, ставшей для меня поистине настоящим демоном страсти. Ее убийство ошарашило меня, но тогда я, признаться, грешным делом, подумал, что покойница рассказала мне далеко не обо всех своих связях и в деле замешан еще кто-то — из тех, кого не было на обеде, хоть бы и пришлый каторжник. Впервые на странные мысли меня навели таинственные события с перемещением тела убитой — я, право, готов был предположить, что сам эллинский бог смерти Танатос забрел ненароком в Медынское и решил немного пошалить там! Но когда Юрлов обнаружил мой портсигар во флигеле — тут-то я и сказал себе: э, нет! Это кто-то из своих! Зачем, иначе, надо так подставлять меня? Смерть Юрлова окончательно укрепила меня в моих выводах…
— И каковы же были ваши выводы? — поинтересовался я.
— А выводы мои, Павел Владимирович, такие, — неторопливо молвил Вадим Викентьевич, не сводя с меня глаз, чем неприятно напомнил мне покойничка Юрлова, — Анну Шмиль и Юрлова убил не кто иной, как вы!
— Вот как! — не выдержав, воскликнул я и резким движением засунул сигару в пепельницу, раскрошив и сломав ее. — Позвольте узнать — на чем же основано ваше утверждение?
— Извольте, — серьезно произнес Кубацкий. — Во-первых, это вы принесли весть о смерти девушки — ход беспроигрышный, ибо, убив ее, вы как бы сами признавались в том, что можете быть причастны к этому, но не скрываясь, как это делали, с точки зрения следствия, остальные, покидавшие обеденный стол, а открыто: да, я выходил, да, я пошел во флигель, да, я увидел ее умирающей! Остальные, и я в том числе, выглядели на вашем фоне менее выгодно! Во-вторых, видя, как вы откровенно скучаете в Медынском, как нехотя наблюдаете за всеми, словно за потешными зверьками, я понял, что совершить такую метаморфозу с телом покойницы мог только человек, презирающий всех на свете и желавший устроить этакую страшненькую забаву: вот, мол, каково! Правда, страшно? А непонятно-то как! Я сам таков, поэтому раскусил эту вашу черту достаточно быстро…
— Слабовато! — поморщился я. — Пока что вы меня не убедили!
— Хорошо, тогда пойдем дальше, — оживляясь, потер руки Кубацкий. — А вот с убийством Юрлова вы промахнулись! План ваш был таков: услышав, что князь со Скальцовым решились на какой-то заговор, — а ведь это вы пригласили меня на веранду, помните? — вы поняли, что более удобного случая отвести от себя подозрения и перенести их на нас троих не представится… А ведь мы всего-то лишь обсуждали возможность дать старику денег и отправить его восвояси, ибо допустить огласку всего, до чего он смог докопаться, для нас было решительно невозможно! Но тем не менее вы сделали это — поди потом докажи, о чем мы там шушукались! Сговорились, и все тут! Блестяще, Павел Владимирович, блестяще! А какую комедию вы разыграли со Скальцовым! Щепкин и Садовский зарыдали бы! А я тоже хорош — советовал вам сделать то, что вы уже сами наперед продумали! Вы же понимали, что смерть Скальцова — это беспроигрышный вариант и гарантия от любых подозрений навсегда, в чьей бы голове они ни родились… Одного я не мог понять — зачем вы убили Анну Шмиль?
— Вот это и есть самое слабое место в ваших рассуждениях! — засмеялся я. — У меня не было никаких поводов для ее убийства — в отличие от всех вас, включая князя.
— Заинтересовавшись вашей персоной, я выяснил кое-что, — с улыбкою выслушав меня, молвил Кубацкий. — Имя Елены Пеструхиной вам ничего не говорит?
Я, побледнев, промолчал — с именем этой женщины как раз и были связаны обстоятельства моей вынужденной отставки. Перед глазами возникло смеющееся смазливенькое личико, поддразнивая меня, показывающее острый розовый язычок и забавно морщившее точеный носик. «Вы, верно, очень сильный, господин офицер!» — шептала она, вовлекая меня в свои страстные объятия. И летели прочь сорванные наспех прозрачный пеньюар и подвязки, и отброшенное с кровати шелковое покрывало… А потом это же лицо я увидел по-другому: с окровавленной головой и безжизненными потухшими глазами…
— Я так и предполагал, — удовлетворенно протянул Вадим Викентьевич. — Когда в одном, скажем так, веселеньком заведении вы убили эту особу понятного рода занятий, историю сию замяли, ибо неожиданно выяснилось, что вы страдаете приступами неконтролируемой ярости, во время которых можете сотворить бог знает что!
Понятно, что служить далее вы не можете, да и начальству выгоднее было не поднимать шумиху из этой истории, опять же — папенька подсуетился со своей стороны… Но когда я узнал об этом — все сразу встало на свои места! Думаю, дело было так: крайне интересуясь фигурой Анны Шмиль, вы тем не менее за все лето так и не удостоились ни единого ее взгляда. Голубчик, поверьте — будь вы понастойчивее, возможно, ваше лето в Медынском прошло бы не так скучно! В тот вечер вы, будучи навеселе, решились вдруг на крайний поступок — изыскать, наконец, возможность, поговорить с дикаркой и, возможно, добиться ее благосклонности! Не могу знать, чем закончился ваш разговор, — судя по небольшому промежутку времени, в течение которого вы отсутствовали, она была не в настроении и решительно отказала вам, возможно, даже в несколько резкой форме, — за нею это водилось, поверьте, я знаю! Туг-то вас и обуяла та самая животная ярость, в пароксизме которой вы размозжили несчастной мадемуазель Пеструхиной голову канделябрами! Приступ, впрочем, прошел быстро — тут-то у вас и созрел план дальнейших действий по выпутыванию из этой затруднительной для вас ситуации. Слава богу, умелое расследование Юрлова и его своеобразные методы позволили вам узнавать столько, сколько было необходимо для умелых заячьих петель и даже подкидывания ложных намеков на остальных… причастных к этой истории.
