— Ничего не понимаешь! — рассердился Дойнов. — Шляпа — символ артиста! На-ка, мерь!
Дойнов снял шляпу и передал ее Левке. Тот примерил. Она тут же съехала ему на нос.
— Идет тебе! — восхитился Дойнов. — Ты в ней просто как граф! Как херувим! Глянь в трюмо, глянь! А великовата, — так не беда! Из газеток обруч соорудим, внутрь подложим! Ежели договорюсь насчет вас в детдоме, с завтрашнего дня афидерзей! Переедете ко мне! Ну как, рады?
— Ясное дело, рады.
— Еще бы не рады! Какой макака не желает артистом стать? Красивая жизнь! Цветы! Поклонники!
Дойнов вытащил из кофра толстый альбом с фотографиями. С первой страницы приветливо улыбалась красивая женщина в клоунском костюме, расшитом блестками.
— Моя жена — клоунесса! — с гордостью сказал Дойнов. — А вот и я сам!
Рядом с женой Дойнова стоял огромный клоун в клетчатом сюртуке до колен, коротких полосатых брючках и больших тупоносых ботинках.
— Так вы еще и клоун? — удивились ребята.
— Да еще какой! — похвастался Дойнов. — Пат и Паташон мне в подметки не годятся! Слабаки! Бездари!
— А это что за ребята? — спросил Левка, указав на фотографию мальчика и девочки в матросках.
— У меня работали, — нахмурился Дойнов. — Сбежали, охламоны! Вы теперь вместо них будете!
— А почему сбежали? — спросил Левка.
— Паскуды, вот и сбежали! Переманил их один подлец!
— А что они делали?
— Пацан со мной этюд, а паразитка — каучук. Жаль, что их костюмы для работы вам не подойдут. Все навыворот получается: ты будешь каучук, а она — этюд! Придется новые шить! Но ничего, выдюжу!
— А почему вы сейчас в цирке на арене не работаете?
— Так... Есть причины... — уклончиво ответил Дойнов. — У нас теперь свое дело будет, повыгодней. Бригада будет что надо! Павел и Валерия Абашкины — салонные жонглеры. Я — три номера, ты — один, Сабина со мной — этюд, Панич — «Человек-фонтан», баян, конферанс! Загинай пальцы! Лихо? То-то! Нешто это в госцирке будешь иметь? Там человеку заработать как следует не дадут! Будут посылать по разнарядке, куда хотят, да еще не дай бог в коллектив засунут. А у нас житуха вольная. По морям, по волнам, нынче здесь — завтра там! Куда захотел, туда и поехал. Вольные птицы! Кумекаешь? Варишь мозгой? То-то!..
Ребята вернулись в детский дом очень поздно. На лестничной площадке Левку поджидал Миша Кац.
— Ну как? — спросил он с волнением. — Говорил насчет меня? Не надо клоуна?
— Говорил. Ничего не выйдет, Миша... Он сам клоун... И жена его клоун...
— Эх, жаль... А я-то надеялся... — вздохнул Миша.
Глава III
Репетиции
На другой же день Дойнов забрал Левку и Сабину из детского дома. Репетировать начали во дворике.
— Каучук — особый жанр, — объяснял Левке Дойнов, — у тебя должны расходиться позвонки. Но не слушай, ежели кто треп пустит, что это для роста плохо! Болтают!
— Как? — испуганно спросил Левка.
— Не бойсь! Ты знаешь, что каждый человек к вечеру становится ниже ростом?
— Ну да? — не поверил Левка.
— А как же! Не слыхал, темнота? За счет жидкости между позвонков. За день человек находится, намыкается, его позвоночный столб на сантиметр-полтора дает усадку. Отдохнет тело за ночь, утром снова подлиньше стал! На себе проверь! Смерься утром и вечером — увидишь! А ежели артист, кто работает каучука, повиснет руками на турнике, расслабит мышцы, повисит минуты две, его тело вытянется на десять—пятнадцать сантиметров, а то и побольше! Так должно стать и у тебя! Потренируемся. Ничего страшного. Увидишь. Помять тебя, конечно, придется что надо! Но коли артистом решил стать, держись!
Дойнов поставил побледневшего Левку лицом к себе. Левка сделал мостик. Дойнов с силой потянул его за плечи. Мальчик вскрикнул.
— Терпи! Твоя башка должна лечь на задницу! Гнись назад! Гнись! Сызнова гнись!
Дойнов опять сильно надавил, и Левка еще раз вскрикнул от боли.
— Не бойсь! Не сломаю! Теперь садись на пол!
Громадина-борец всей своей тяжестью стал давить на мальчика сверху, мять ручищами. Эта пытка продолжалась около двух часов. Вспотевший, измученный, Левка к концу репетиции еле дышал.
— Теперь сходим в баню, попаримся как следует, потом — обедать. Любишь париться-то? Молодец!
После бани Дойнов торжественно вручил ребятам заветные матроски.
— Как херувимы вы у меня! Как куклята!
— Мы пойдем в детдом. Наших навестить!
— Дело! Стой, куда без шляпы-то? Спятил?
— Не надо шляпы...
— Как так не надо? — мгновенно рассвирепел Дойнов. — Чмур упрямый! Что такое шляпа, я тебе объяснял? Повтори!
— Символ артиста, — робко пролепетал Левка.
— Ну, вот! То-то! Чтобы по улице без шляпы ходить не смел! Только в комнатах разрешаю сымать! Подложи газетины и дуй!
Было ужасно стыдно идти в шляпе. Левке казалось, что вся улица смотрит на него. Мимо пробежали трое мальчишек.
— Велипут! Цилиндра! — закричали они.
Левка снял шляпу.
В детдоме старенькие матроски с якорями произвели фурор.
— Вот повезло вам! — с завистью говорили ребята. — А шамовка хорошая?
— Мировая! Не то, что в детдоме.
Левка с Сабиной еле успевали отвечать на вопросы.
— А лягушки у хромого дрессированные?
— Ясное дело, дрессированные! Будут тебе обыкновенные лягушки вылезать изо рта вперед задними лапками! Знаешь, сколько с ними репетировать приходится! С ума сведут, пока их не вразумишь!
— Неужели все понимают?
— Абсолютно! Только что не разговаривают! Одна ему прикурить спички приносит! Сам видел! Умора! Ее Люськой зовут. А Манька по утрам будит. Приползает на подушки, квакает, как будильник! И всегда в шесть утра. Ровно! А возит он их в особом чемодане с аквариумом. У каждой своя подушечка! Как буржуйки! Только на мягком спят!
— Брешешь!
— Не верь, твое дело!
Ребята ахали, слушали, раскрыв рты.
— А как он столько воды выпивает?
— Он несчастный человек. Этот номер работать очень трудно. Его учили с детства. Он здорово желудок разработал. Конское ведро входит. На двенадцать литров! Выдует ведро, напряжет мускулы и обратно...
— А керосин он на самом деле пьет?
— Да, он обедает в час дня. Потом до вечера ничего не жрет. Приходит за час до работы, промывает водой желудок. И после керосина час промывает. Потом ужинает. И так каждый день.
— Веселенькая житуха!
— Умора! Пришли мы в керосинную лавку. Панич не знает, какой сорт брать. Попросил попробовать. Продавщица не поверила. Думает, шутит человек. Он взял в рот, проглотил. У нее глаза на лоб! Дала всех сортов и денег никаких не взяла. Чуть не заплакала от жалости. Иди, иди, говорит, алкоголик, несчастный человек, пропащая душа твоя, погубитель своей жизни!
Ребята долго хохотали.
— А Дойнов вас не калечит?
— Что ты! Сказал тоже! Он совсем, как родной!
Тем же вечером Дойнов случайно встретил Левку на улице со шляпой в руке.
— Я что тебе сказал, упрямый чмур? Будешь слушаться или нет?
Залепив Левке увесистую оплеуху, Дойнов по самые уши нахлобучил на него шляпу.
Летели дни.
Как-то к Левке и Сабине в гости пришел Миша Кац. Из комнаты хозяйки доносился равномерный стук швейной машинки. В клетке распевали канарейки. Сабина отдыхала, лежа на диване, Левка — на вытертом коврике для выступлений.
— Есть такая казнь, — рассказывал Левка, глядя на Мишу, — наклоняют макушки деревьев, привязывают к ним за ноги человека и отпускают деревья... Вот и мне так же больно, когда делаю шпагат... А когда Донец мять начинает, еще больней...
— Больше сил нет, — неожиданно вздохнула Сабина, — шпагат мне дается легко. А вот когда стою на руках, тошнит и запястья болят... А уж сколько времени репетируем...
— А я на любые муки согласен, лишь бы в клоуны взяли, — вздохнул Мишка Кац.
— Это тебе так кажется, — сказала Сабина. — Ни рукой, ни ногой не пошевелить... Верно Дойнов говорит, слабенькая я... И температура тридцать восемь и два.
