— Уехали в госпиталь. Совсем недавно. И я только что с выступления.
Левка опечалился:
— Что же делать?.. Ведь мне уходить...
— Уже?
— Уже, Сандро... Немного подождать, конечно, могу... Может, вернутся...
Левка нервничал: а вдруг опоздают? Нельзя же, не простившись с Волжанскими, с Володей...
— Жалко расставаться, Левка, — вздохнул Дадеш. — Эх, вместе бы нам... Завидую тебе... Никогда никому не завидовал, а тебе завидую... Знаешь ведь, как я стреляю, какой снайпер? Не берут... Слышать даже не хотят... Обидно... Понятно, да?.. А я бы и разведчиком мог быть... Тебе не страшно?
— Меня ни за что не убьют, Сандро. Чувствую, что не убьют. Может, ранят. Тоже чувствую. А убить не могут...
Прошло полчаса. Волжанских не было. Левка заволновался еще сильней. Это заметил Сандро, сказал:
— Знаешь, Левка! Поеду-ка я в госпиталь, выступлю, заменю Волжанского. Отработаю за него. Скажу, что ты уходишь.
Левка посмотрел на друга с благодарностью, кивнул. Сандро молча снял с ноги часы, протянул их Левке.
— Что ты... Зачем?..
— Память будет, слышишь?.. На счастье... Особенные у меня часы... Здорово тикают. Послушай. Из коридора слышно, наверное. До свидания, Левка, до встречи, слышишь?
Он поцеловал Левку и, отвернувшись, быстро вышел из гардеробной.
«Сейчас чуть не заплакал, а как с Володей прощаться буду?» — подумал Левка.
«Неужели не вернутся, не простимся?» — волновался Левка. Часы, подаренные Дадешем, громко тикали. Взглянув на них Левка, решил: «Пора!»
Он присел на краешек стула и начал писать записку. От волнения сломал карандаш. Пришлось развязывать мешок, доставать нож. Написав несколько строк, он услышал в коридоре быстрые шаги. Кто-то остановился за дверью, не решался войти. Левка оторвался от записки, замер, сидел неподвижно, прислушиваясь.
Наконец дверь распахнулась и вошел Владимир. Он был бледен, глаза казались воспаленными.
К горлу Левки подступил горький ком. Почему-то сразу вспомнилось, как он во время их первой встречи в цирке пытался прикрыть следы босых ног.
Левка поднялся, скомкал записку, быстро засунул ее в карман.
— Готов? — только и сумел спросить Владимир.
— Готов, Володя...
Они стояли в тягостном молчании. Слышно было, как тикают часы, как ветер скрипит ржавым листом железа на крыше.
Владимир не выдержал:
— Двинули!
Они вышли за ворота, долго стояли рядом, не глядя друг на друга.
— Ну, привет... — еле слышно сказал Левка.
— До встречи...
Они не обнялись, не поцеловались, не протянули друг другу руки. Левка резко повернулся и пошел в сторону Трубной. Он шел все быстрее и быстрее, потом почти побежал. Владимир долго смотрел ему вслед.
Часть третья
Фронт
Глава I
В Рязани
Из окон казармы видны орудия в маскировочных чехлах. На них садится снег, ласковый, легкий и пушистый.
Стоит только взглянуть на белые пушки, сразу становится холодно. А каково прикасаться к ним?
Осинский пушек не видит. Они за забором. Ему видна только пустынная ночная улица, занесенная снегом.
Очень холодно, и хочется спать. Это плохо: он ведь только что заступил на пост.
Ему еще повезло. Пост у штаба считается самым легким.
Левка зевнул, поежился, передернул плечами, крепче сжал в руке винтовку. Совсем вымотали учения! А по вечерам еще нужно дежурить, перечерчивать схемы, готовить рабочие карты. И сегодня, после возвращения из караула, придется немного почертить. Просил сам командир батареи, лейтенант Горлунков.
Левка снова зевнул, следя за медленным полетом снежинок...
Снег шел весь декабрь, январь, февраль... Давно уже полк покинул Коломну, стоял под Тулой, отправился было на Сталинград, и вдруг по дороге срочный приказ:
«Артиллерийскому истребительному противотанковому полку Резерва Главного Командования расквартироваться в военном городке в Рязани».
Цель — освоение новой техники. Вместо «сорокопяток» — семидесятишестимиллиметровки. Отличные пушки!
Дверь штаба отворилась, и из нее вышел лейтенант Снежков. Они недружелюбно посмотрели друг на друга.
«Интересно, куда это он на ночь глядя попер? — подумал Осинский. — В штабе еще работают... Ишь, вышагивает, проклятый! Сверток какой-то под мышкой тащит. Наверное, хлеб и сахар. Будет выменивать, гад!»
Все солдаты не уважали и не любили лейтенанта Снежкова. Карьерист он и самодур. Каждый солдат испытал на себе эти качества Снежкова, и ефрейтор Осинский тоже.
Не раз сталкивались Снежков и Осинский, и всегда Снежков использовал свое положение старшего по званию и всячески унижал Осинского.
А недавно произошло следующее. Снежков дежурил по полку. Осинского назначили охранять самый дальний склад боеприпасов. Вечерело. Выл ветер, мела поземка. Осинский увидел Снежкова.
— Стой, кто идет?
Снежков молчал. Шел прямо на Осинского.
— Стой, кто идет?
Лейтенант ничего не ответил. Осинский щелкнул затвором.
— Стой, стрелять буду!
— Я те выстрелю, мать твою!..
Осинский выстрелил вверх.
— Ты что, обалдел? Это же я, Снежков, дежурный по полку! — И снова матом.
— Ложись! — крикнул Осинский. — Застрелю, как собаку!
Испугался Снежков. Лег, крикнул:
— Ты, психа! Сейчас же вызывай начкараула!
— Не слышно будет! Пурга! Лежи давай! Сам психа!
Лейтенант Снежков пролежал на снегу лицом вниз довольно долго. Стало совсем темно. Пришла смена. Осинский доложил. Снежков идти пешком отказался:
— Несите меня. Несите прямо в санчасть! А его, сукина сына, на губу! Он меня обморозил!
Осинского отправили под арест. Минут через двадцать привели к командиру полка.
— Что натворил? Докладывай!
Осинский доложил. Подполковник еле заметно улыбнулся, приказал:
— Из-под ареста освободить. Действовал правильно. Все по уставу. Можешь идти! Снежков где? Все еще в санчасти? А ну-ка ко мне его! Живо!
С тех пор Снежков люто возненавидел Осинского.
...Веки слипались. Левка заставил себя широко раскрыть глаза, энергично затряс головой.
«Ну, до чего же хочется спать! Вот горе-то!.. Нельзя спать, нельзя!» — уговаривал себя Осинский. Но глаза слипались, голову тянуло вниз, болела шея. Подбородок то и дело утыкался в грубую, холодную шинель на груди... Как и чеховской Варьке, ему казалось, что лицо его высохло и одеревенело, а голова стала маленькой, словно булавочная головка...
Он снова встрепенулся, больно ударил себя кулаком в бок, в ребра, с силой протер глаза. Казалось, в них насыпали песку.
«Я должен на чем-то сосредоточить внимание, напрячь мысли, что-то начать вспоминать. Иначе точно засну...»
И он вспомнил бой под Тулой, вспомнил, как прямо на пушку двигался танк.
— Танк! — с ужасом закричал кто-то рядом.
Осинский прижался к окуляру прицела, одеревеневшими, дрожащими от волнения руками схватился за маховики.
— Огонь!
Он тут же нажал на спуск. Пушечка резко дернулась назад. Тугой каучуковый наглазник больно ударил в переносицу. Резко запахло пороховым дымом.
— Перелет! Перелет! — в страхе кричит мариец Иван Иванович.
— Прицел семь! — хрипло приказывает командир.
«Бу-бу-бух! Бу-бу-бух! Бу-бу-бух!» — снова и снова бьет пушечка.
Она даже подскакивает на колесах. Но усилия тщетны. Перелет. Перелет. Недолет. Танк приближается. Его длинная пушка, похожая на вытянутый хобот слона, уверенно нащупывает цель.
Новая беда: снаряды кончились.
— В ров! За бутылками! За гранатами!
Из ровика видно, как танк с ходу наваливается на оставленную сорокапяточку и с ожесточением начинает крутиться на пушке, вминает ее в землю...
«Это я не сплю... Так, точно так все и было... Именно так...»
Он на секунду поднимает отяжелевшие веки, видит темную улицу и тут же снова закрывает глаза, отметив с радостью:
