— Ничего не раскис.

— Раскис, раскис, вижу! Оказывается, два дня, как вор, от людей прячешься! Как упрямый ишак! Курить будешь еще?

— Да.

— Возьми в кармане. С одной рукой горы ворочать можно! Зачем вторая вообще нужна? Одной человеку за глаза хватит! Понятно, да? И не стыдно тебе? Эх, мне бы одну руку! Я бы вам всем показал! А теперь ты разве на гитаре сыграть не сумеешь, это верно. Так под чужой аккомпанемент будешь петь! Ты все сумеешь, слышишь? Даже рыбачить, слышишь? Понятно, да, ишак ты упрямый?

Он долго еще кричал, потом сказал чуть спокойнее:

— Напиши Волжанским, я тебе говорю! Вместе придумаете что-нибудь!

Осинский отрицательно покачал головой.

— С кем-нибудь из начальства говорил?

— Нет. О чем говорить?

— Зачем к Кузнецову не пойдешь? Он тут, в цирке, живет! Поможет, найдет выход, точно тебе говорю, понятно, да?

Двери цирка распахнулись. Из них повалил народ.

— Хочешь, ногами работать научу? Как я? Номер на двоих сделаем?

— Нет.

— Значит, с цирком покончено?

— С цирком — все, — медленно повторил Осинский.

— Ничего у тебя не выйдет! Ничего! — снова вспылил Дадеш. — Кто опилки хоть раз в жизни понюхал, из цирка не уйдет!

— Уйду!

— Чего же ты вообще хочешь? — вконец рассердился Дадеш.

— На рыбалку съездить.

— На рыбалку, говоришь?

— На рыбалку...

— Дело...

Они долго молчали. Дождь кончился.

— Еще покурим?

— Покурим.

— Ты бы попробовал все-таки на правой стойку сделать, слышишь? Может, получится... Поймаешь темп...

— Давай не будем об этом.

— Давай не будем.

Они вернулись в цирк. Все давно разошлись, было пусто, холодно, неуютно.

— В художники пойду или в фотографы, — неожиданно сказал Осинский.

— Тебе видней. Мою точку зрения знаешь... Спокойной ночи, что ли?

— Спокойной ночи.

— Вот, возьми на ночь, — протянул Дадеш ногой портсигар и вдруг хмыкнул.

— Ты чего?

— Придумал хорошую загадку. Слушай: три удочки, три руки, три головы, пять ног. Что такое?

— Три удочки, три руки, три головы, пять ног?.. Не знаю, не могу отгадать.

— Подумай, подумай!

— Бесполезно. Не могу.

— Очень простая загадка. Это ты, я и твой конюх на рыбалке.

Осинский невольно рассмеялся, сказал:

— Дурачок.

— Но смешно ведь?

— Смешно... Завтра пойду к Кузнецову.

— Вот это — дело!

— А потом с ним на рыбалку, да? Четыре удочки, четыре головы, пять рук, семь ног, верно? Еще смешней получится!

— Правильно. Еще смешней. Потом возьмешь отношение от цирка на протезный завод. Протез пойдем заказывать вместе. Я мастеров знаю. Хороший сделают. Перчатку красивую тебе подарю, понятно, да? Спокойной ночи! Высыпайся и чтобы завтра, как штык, на репетиции был! Хватит от людей прятаться, слышишь?

— Спокойной ночи. Слышу. Буду.

То, чего так опасался Осинский, не произошло. На репетиции артисты искренне обрадовались его появлению, никто не стал выражать соболезнований.

«Шуркина работа», — подумал Осинский.

А когда в зале неожиданно появился заместитель начальника Главцирка Кузнецов, Осинский понял, что и тут «поработал» Дадеш.

— С приездом, Левушка, — приветливо сказал Кузнецов. — Вечером прошу пожаловать в гости, обязательно.

За чаем Кузнецов спросил:

— Чем заниматься думаете?

— Не знаю, Евгений Михайлович.

— Я разговаривал о вас с начальником главка. Он думает о Строгановском училище, вы ведь неплохо рисуете. Но мне кажется, ваше место в цирке. Как вы сами полагаете?

— Конечно, в цирке было бы лучше. Только что же я смогу делать? Может быть, что-нибудь типа лягушек?

— Вот именно. И я так полагаю. Вы подумайте еще, спешить не надо. Когда решите твердо, — заходите. В чем вы нуждаетесь?. Говорите прямо.

— Ни в чем. Вот только протез хорошо бы заказать...

— Конечно, конечно... Мы напишем письмо в Институт восстановительной хирургии. Я завтра созвонюсь с ними.

Узнав об этом разговоре, Дадеш сказал:

— Сегодня после представления назначается первая репетиция. Хочешь — на манеже, хочешь — на конюшне, хочешь — даже на бульваре под дождем! Хочешь — я буду тебе пассировать, хочешь — лучшего акробата-стоечника пригласим, хочешь — сам, без пассировки. И учти: спорить бесполезно!

— Лучше вдвоем: ты да я. У меня в комнатке. Конюх на несколько дней в деревню уехал.

— В комнатке так в комнатке, мне все равно. Уверен, что получится. Главное — вспомнить, поймать нужный темп! Как закончу номер, зайду к тебе, начнем репетировать. Раз в комнатке, значит, и конца представления ждать нечего!

Осинский не стал дожидаться Дадеша. Он вошел в комнатку, зажег свет, разделся. Долго не решался встать на руку. При первой же попытке закололо сердце, задрожали пальцы. Пришлось сесть на койку, отдышаться.

— Спокойнее, спокойнее, — сказал он вслух, — это же пустячный трюк! Да, надо запереться: вдруг войдет кто-нибудь.

Он поднялся, закрыл дверь на крючок, снова подошел к койке, встал на корточки, уперся здоровой рукой о пол, раненой — о край койки.

«Ну, что же ты, Левка? Не медли, делай рывок!»

Он оттолкнулся от пола ногами, задрыгал ими в воздухе.

«Сбился... Потерял баланс... — подумал Осинский с тоской. — Что же делать?.. Что делать?.. Потерял чувство... Совсем...»

Он стоял у стены, бледный, дрожащий.

«Ну, успокойся, успокойся. Это от волнения не получается...»

Вторая, третья, пятая, шестая попытки тоже не удались.

«Ну, давай еще! Еще пробуй! Смелей!»

Трюк удался после двух десятков попыток.

— Ай да Пушкин! Ай да молодец! — радостно воскликнул Осинский, стоя на руке.

Он долго стоял так, словно боясь, что не сможет повторить трюк.

— Теперь без опоры, — решил он, вставая на ноги, — на манеже койки не будет, опираться не на что!

Трюк удался с пятого раза.

— Ну, хватит, можешь и отдохнуть, заслужил, — сказал он себе и, замирая от счастья, уселся на койку.

В дверь постучали.

— Минуточку, Шурка! — крикнул Осинский и, желая обрадовать и удивить Дадеша, на цыпочках подошел к двери, бесшумно снял крючок, подбежал к койке и после третьей попытки повторил стойку. — Входи!

В комнату, пыхтя, вошел конюх с мешком картошки, нагруженный свертками.

— Вот черт неугомонный! — воскликнул конюх.

— Вернулся? С приездом!

Они расцеловались.

— Гостинцев из деревни привез! — сказал конюх.

Снова раздался стук.

— Ты, Шурка?

— Я.

— Минуточку подожди, мы тут мебель переставляем, не войдешь. — Он подбежал к койке и после второй попытки встал на руку. — Теперь можно входи!

Дадеш сделал вид, что вовсе не удивлен.

— Стоишь?

— Стою, Шурка, стою, милый!

— Ну и стой, кто тебе мешает! Разве я против?

Осинский подбежал к Сандро, обнял так, что затрещали кости.

— С ума сошел, даю честный слово! Задушишь, медведь! Ну что, уверовал в себя?

— Уверовал. Но будто заново ходить учусь, будто младенец!

— И ума, как у младенца, не больше! Точно! Гляди, сколько ссадин, сколько синяков! И из культи кровь проступила, гляди-ка! Совсем ишак, даю честный слово!

— Ничего. Это от напряжения. Получилось, а это — самое главное!

— Получилось... А я что говорил? Я знал, что получится, только не знал, что ты такой законченный ишак!

Он долго еще распекал Осинского, а в заключение сказал с улыбкой:

— А сейчас, ребята, ко мне! Заранее шашлык приготовил по этому поводу. Конечно, что за шашлык не из вырезки, что за шашлык не на шампурах, а на примитивной сковородке, срам один! Пародия, даю честный слово! Не вымоченный в уксусе! Позор на мою голову! Но все-таки шашлык. Считай, что шашлык репетиционный. После войны настоящим угощу!

— А у меня к шашлыку тоже кое-что найдется. Спирту есть немного. В госпитале хирург подарил на дорогу.