Ужин был веселым, шумным.
— Научу тебя «кувырку», Левка, так и быть! — смеялся Владимир. — Вообще отдам его тебе. Хочешь?
— Конечно, хочу, спасибо! А я за это тебе тоже подарок сделаю. Одна идея родилась!
— Что за идея?
— Мне новый занавес очень нравится, но... Дай-ка карандаш!
Все перешли за письменный стол. Рисовали, чертили, спорили до хрипоты.
— Убедил! Убедил, черт головастый! Завтра же за переделку!
В передней раздался звонок. Владимир вышел и вскоре вернулся с телеграммой в руках.
— Вот теперь мы можем тебя встретить, Левка! Узнали наконец, что ты едешь! Телеграмма из Минвод!
Осинский начал выступать в канун нового, тысяча девятьсот сорок четвертого года. Все шло хорошо, но в феврале произошла неприятность.
Весь день Осинский провел в цирке вместе с лилипутом. Занавесив окна гардеробной одеялами, они проявляли и увеличивали фотографии. Отдыхать домой не пошли. Во время выступления, после первой же стойки, Осинский почувствовал жгучую боль в обрубке. Он чуть не потерял сознания, однако с манежа не ушел, выполнил все трюки до конца.
— Что с тобой? — встревоженно спросил Вася за кулисами после того, как Осинский снял с лица лягушачью маску.
— Не знаю... Чертовски больно... Помоги-ка стянуть трико, снять протез...
— Ой! — испуганно воскликнул лилипут. — Кровь из протеза льет...
— Наверное, лопнула перевязанная артерия, — догадался Осинский. — Пошли скорее в гардеробную!
Протез был весь в крови. Она хлестала из обрубка, точь-в-точь такими же пульсирующими толчками, как в день ранения.
— Вызывай неотложку! Мигом! — приказал лилипуту перепуганный Владимир.
Лилипут стремглав выскочил из гардеробной.
— Пинцет! Скорей пинцет! — крикнул Осинский, кивком указывая на столик с фотографическими принадлежностями.
Владимир передал пинцет. Подержав его над пламенем спички, Осинский нащупал пульсирующую артерию и крепко зажал.
— Суровую нитку, Володя! У меня в рыболовном мешке! Отрезай ее! Завязывай! Туже завязывай! Хорошо! Теперь брызни-ка одеколончиком, вон он, на столике! Так! Дезинфекция сделана! Все... Спасибо...
Кровь остановилась. Осинский долго не мог вставить самокрутку в прыгающие, посиневшие губы.
Вскоре приехал врач. Осмотрев обрубок, он долго качал головой, сказал тоном, не допускающим возражений:
— Все обошлось, но никакой нагрузки! Выступать запрещаю категорически! Ка-те-го-ри-чески! Никаких цирков! Покой! Только покой!
— Еще чего! «Никаких цирков»! Покой будет только на кладбище! — передразнил врача Осинский, как только тот вышел из гардеробной.
— Да, Лева, сделаем перерыв! — строго сказал Владимир.
— Никаких перерывов! Я только в форму вхожу! Ни-ка-ких!
Заспорили. Осинский даже слушать ни о чем не хотел.
— Это случайность! Чистая случайность! Это тогда, еще в госпитале, врач неудачно артерию перевязал! — кричал он. — Очень хорошо, что так случилось! Зато теперь больше не лопнет! Никогда не лопнет!
С трудом договорились, что Осинский будет исполнять трюки только на одной руке.
Спустя несколько дней Волжанский, проходя мимо цирка, заглянул в свою гардеробную. И остолбенел: у столика стоял Осинский в одних трусах и сосредоточенно колотил обрубком по стене. Лицо его морщилось от боли при каждом ударе.
— Ты что? Рехнулся? — ворвался в комнату Владимир.
Осинский, словно не слыша, продолжал тыкать обрубком в стену.
— Зачем кричать? Я все слышу. Так надо, чтобы мозоль набить, просто мозоль набить. Мне лучше знать, как лечиться.
— Ничего себе лечение! Все равно не разрешу на двух руках делать ни одного трюка! Или Кузнецову напишу и из номера выгоню, так и знай!
— И долго не разрешишь?
— Полгода минимум!
— Ну и не разрешай! — разозлился Осинский. — А мозоль все равно набивать буду! Мне она нужна — мозоль! И никто не запретит ее иметь! Мне протез переконструировать надо! Мне для протеза мозоль нужна!
— Что с психом говорить!
— Вот правильно! И не говори!
Глава V
Случай с Сиамом
— Ну вот, полгода прошло, что будет дальше? — не глядя в глаза Владимиру, спросил Осинский.
— Уговор дороже денег. Начнешь сегодня делать все трюки. Все дуешься?
— Все дуюсь, — просиял Осинский. — Ну и характерец у тебя! Упрямый, как черт!
— Весь в тебя! Снимай протез, покажи мозоль.
— Гляди! — с гордостью сказал Осинский. — Как кремень стала. Гвозди забивать можно!
— Смотри взаправду не вздумай! С тебя станет! Значит, мир?
— Мир. Идем репетировать.
С манежа донесся злобный рев слонов.
— Что там такое?
— Опять Сиам буянит, наверное. А ну-ка скорей!
Они добежали до конюшни. Громко трубя, постоянно оборачиваясь в сторону манежа, неохотно двигался красавец слон Сиам. Его вел тесть дрессировщика Корнилова — Филатов, сам замечательный дрессировщик, любитель и знаток животных.
— Что там случилось, Иван Лазаревич? — спросил Волжанский у Филатова.
— С Рангу подрался! Еле разняли! — крикнул старый мастер. — С дороги! С дороги, ребятки, как бы не зашиб! Опасно!
Друзья поспешно отступили, в проход между стойлами. Филатов и слон прошли мимо.
— Удивительно, до чего старика все животные слушаются... Чародей какой-то... — сказал Владимир, глядя им вслед.
Посреди арены стоял разгневанный Рангу, Корнилов, молодой дрессировщик медведей Валентин Филатов, слоновожатые, несколько артистов. Все громко обсуждали происшедшее.
— Рангу его не задевал, дядя Саша, я все видел с самого начала, — горячо спорил Валентин с Корниловым. — Сиам сам ни с того ни с сего толкнул Рангу, вот тот и перелетел через барьер.
— И сильно подрались, Валя? — спросил Осинский.
— Счастье, что в первом ряду никого не было... Рангу здорово попало. Сильно ушибся... Если Сиам дальше так будет буянить, придется в зоопарк сдавать...
— Такого артиста... Настоящий премьер!..
— Жаль, конечно... Никто его не заменит, — вздохнул дрессировщик. — И по трубе, как по канату, ходит и на одной ноге стоит... Сам ведь знаешь!.. Ну, репетируйте, ребята, наше время истекло...
После представления все горячо поздравили Осинского с выздоровлением, со второй премьерой.
С конюшни доносился яростный рев Сиама. Осинский и не предполагал в тот вечер, какую роль в его жизни сыграет слон-буян...
Произошло это в Краснодаре, куда переехала труппа. Сиам был очень привязан к Ивану Лазаревичу Филатову, и, когда дрессировщик тяжело заболел, слон забастовал, отказался принимать пищу. Рабочего, заменившего Ивана Лазаревича, он просто возненавидел и однажды чуть не убил его.
— Если не поправится старик Филатов, будет плохо, — говорили в цирке.
А тут еще, как на грех, забежала как-то в цирк маленькая бездомная дворняжка, попала в слоновник. Сиам обрадовался, затрубил. Собачка сперва испугалась, потом подошла к незнакомому, страшному, громадному чудищу, стала обнюхивать его. Сиам погладил ее хоботом. Завязалась дружба. Слон соорудил гостье в своем стойле мягкую постель из сена. Собачке понравилось это жилье. Слон не расставался с новой подружкой, играл с ней, обсыпал ее сеном. Однажды собачку заметил Корнилов, рассердился:
— Что за чучело гороховое? От нее всякая зараза может пойти. И глисты, и блохи, и чумка! Выгнать! Чтоб духа ее здесь не было!
Собачонку выгнали из слоновника, выбросили из цирка. Сиам взбунтовался. Трубил, лез драться, отказался работать.
Вместо нее притащили другую. Сиаму она явно пришлась не по душе. Он бунтовал еще больше.
— Найдите ту дворняжку! — приказал Корнилов. — Черт с ней, в конце концов!
К счастью, беглянка нашлась. Сиам обрадовался, ласкал ее, никуда от себя не отпускал. Даже когда выходил на манеж работать, брал ее с собой, усаживал на барьер. А после выступления забирал в слоновник. Все — особенно зрители — были очень довольны. Номер имел большой успех.
