— Сам не знаю. Наверное, уже и не горит, просто, по-моему, тебе лучше бы знать. Там про Губатого.

Раньше это была дурацкая привычка Чистюли: никогда не говорить всего, тянуть кота за яйца. Теперь, значит, и Стеф подхватил.

Марта вытерла руки, перехватила телефон поудобней:

— Признался?

— Бежал. — Стеф вздохнул, как будто не был уверен, как отреагирует на новость Марта. — Точнее, пытался бежать. По его следу пустили огнивых собак. Ну и те… догнали.

Ролик Марта посмотрела минут через пять. В квартире мощно пахло очередным яблочным — сюрприз-сюрприз! — пирогом. Ко дню рождения, для гостей. А на экране хмурый егерь докладывал, что при попытке к бегству погиб важный свидетель по делу о незаконном распространении порошка из драконьих костей. Виновные в халатном отношении к своим обязанностям будут наказаны, следствие продолжается. И на пару секунд — место происшествия, невнятные куски не пойми чего, рядом егеря, трава вытоптана, полоски пёстрые «Проход запрещён!», двое несут кусок брезента, на заднем плане «скорая». Ну и дальше: «Новости культуры. В столичном Дворце труда и творчества прошёл юбилейный, пятнадцатый, концерт „Под знаком Киновари“…»

В том, как и что показали про Губатого, была какая-то странность, неправильность. Уже выключив свет, Марта всё не могла заснуть. Вертелась, вздыхала, наконец поднялась и открыла форточку. Дышать стало чуточку легче. Она смотрела на двор, в котором бродили размытые силуэты, и думала: всё-таки я дура, овца нестриженая. Радоваться надо, что обошлось. Губатый сам виноват, он вообще заслужил, если по-честному. То есть как «заслужил»… может, и не такое, но ведь продавал же наркотики? — продавал. Сволочью он был, этот Губатый, сволочью и преступником. А что не выдал меня — так ему смысла не было, вот только поэтому.

Ладно, не радоваться — но хотя бы облегчение я имею право испытывать? Имею!

Только не было никакого облегчения, лишь одно тупое чувство безнадёги и горечи. А сволочь Губатого было просто-напросто жалко. Поэтому или не поэтому — но не выдал же!..

Она легла и начала считать сперва барашков, затем огнивых собак и, наконец, драконов, а те всё падали и падали с неба, и засеивали землю своими костями. Марта пыталась ловить эти кости, подставляла ладони, ей казалось очень важным не дать ни одной кости долететь до земли — но, конечно, они долетали, и сразу же уходили в грунт, глубоко, туда, где Марта не могла их достать, и уже оттуда прорастали. Железной стружкой. Кривыми пальцами мертвецов. Грибами или пиявками, разбухшими от крови. Воинами в сверкающих киноварью доспехах.

Остановитесь, шептала им Марта. Уходите. Это чистая, честная земля, вам нечего делать здесь, вы никому здесь не нужны, уходите же, убирайтесь прочь, прочь!

Но они росли, один за другим, рядами, стройными и ровными, как шеренги чудовищного войска. И в конце концов Марта сломалась, она упала на колени и заплакала от злости и от обиды, и злость вдруг вспыхнула в ней, как вспыхивает на ветру пламя, — чистая, чёрно-золотая, опаляющая.

Вы не пройдёте, сказала им всем Марта. Не пройдёте. Потому что я вас просто не пущу, слышите, сдохну, но не пущу.

Она смотрела на их безликие образины, а те глядели куда-то мимо Марты, дальше и выше, туда, где — поняла она — уже опускался ещё один, последний дракон.

Глядели и ждали.

Проснулась она за пять минут до будильника. Сразу вырубила его и лежала, вспоминая, что же такое ей приснилось. Ни черта не помнила, только знала: было что-то смурное, невнятное. Тьфу, какая только ерунда в голову людям не лезет — и в свой собственный день рождения, не когда попало!..

Она откинула одеяло, сбросила пижаму и встала перед шкафом. С тыльной стороны на дверце висело зеркало, Марта приоткрыла дверцу и внимательно изучила своё отражение.

Ей всегда казалось, что восемнадцать — это такой рубеж. Что-то меняется в человеке, причём заметно и ощутимо.

А вот фиг. В зеркале перед ней стояла всё та же привычная Марта: голени толстючие, и ляжки никуда не годятся, занимайся гимнастикой по утрам или нет, толку ноль, и плечи широковаты, и фигура вся скорее мальчишечья. Она осторожно провела ладонями по коже, как будто заново знакомилась сама с собой: Марта-ещё-та с Мартой-взрослой. Это было странное ощущение, не то чтобы неприятное, просто как будто смотришь не в зеркало, а в окно во времени. Вот я какая. Вот ты какая. Вот мы какие — есть, были, будем.

День, подумала она, ожидается непростой. Плюс макулатура и кости, и (улыбнулась) господин Вегнер.

Ничего, сказала себе, я справлюсь.

И пошла одеваться.

Элиза приготовила праздничный завтрак, не такой уж и плохой, с любимым Мартиным лимонным печеньем. Отец ещё был дома, у него теперь вечерние смены, Гиппель очень просил; без обид, правда?.. Марта благосклонно простила. Она сегодня была в настроении, даже мачеха показалась не такой уж подлой и сволочной. Минутка слабости, что поделаешь.

— А теперь, — сказала Элиза, — подарок.

Марта ничего особого не ждала, она себя сразу приготовила, чтобы не расстраиваться. Отец только с заработков, Элиза есть Элиза; дело обойдётся чем-нибудь в меру дорогим, но — в общем-то, обычным. Это у тебя, дурочка, совершеннолетие, а для них — ещё один ДР дочки/падчерицы. Губу подбери.

Отец вышел из кухни и вернулся с крохотной коробочкой. Обёртка на коробочке была сверкающая, бантик узкий и полупрозрачный, как крылышки феи.

— Вот, — сказал отец. — Это от нас с Элизой.

Ну хоть не «с мамой», были у него одно время такие поползновения.

Марта обняла отца, обняла и Элизу (не жалко), потом сдёрнула бантик с обёрткой и открыла коробочку.

Там лежали серёжки, и красивенные! Золотые единороги, с алыми глазками. Совсем маленькие, с ноготь мизинца. Чистое волшебство, Марта никогда таких не видела, ни вживую, ни на фотках.

— Я примерю! — Она хотела побежать к себе, но Элиза покачала головой.

— Подожди минутку, это ещё не всё.

Мачеха оглянулась на отца, тот кивнул, мол, давай ты.

— У нас, — сказала Элиза, — есть ещё один подарок. Может, не такой яркий, но полезный.

Марта мысленно закатила глаза: если о подарке говорят «полезный», значит, сама ты его в жизни бы себе не купила — и пользоваться им никогда не будешь.

— Пока отец был на заработках, всю его зарплату перечисляли на наш счёт. Ну и я кое-что добавляла от себя. К следующей весне там должно накопиться достаточно, чтобы ты могла поехать в столицу и сдать вступительные экзамены. А если не получится на бюджет, — Элиза поджала губы, — хватит, чтобы училась на контрактном, по крайней мере, первый год.

— Ух ты, — сказала Марта. Ощущение было такое, словно приложили мягкой, но тяжёлой подушкой прямо по голове. — Ух ты. Спасибо.

Едва сдержалась, чтобы не повторить в третий раз «ух ты»: для взрослой, восемнадцатилетней девушки это было бы слишком по-детски. Ну вот, подумала, «по-детски» — уже не про меня; и почувствовала лёгкую грусть.

— Кстати, — сказал отец. — Пока я не забыл. Держите-ка обе номер телефона, — он достал из кармана две карточки и положил перед Мартой и Элизой. — Это так, на всякий случай.

— Твой? — удивилась Элиза, повертев в руках карточку. Та была похожа на визитку, но без имени, вообще без слов, только с цифрами.

— Одного старого приятеля, недавно с ним встретились. Если что-нибудь случится, а я в этот момент буду не дома, — звоните.

Марта ждала, что Элиза спросит, мол, какое такое «что-нибудь» может случиться, — но Элиза не спросила. Молча кивнула, достала мобильный и вбила номер в память.

Тогда и Марта не стала спрашивать. У неё, кстати, и времени особо не было. Сбор макулатуры с семи тридцати, а им с Чистюлей и Стефом надо прийти до того, как начнётся толкотня.

Чистюля уже ждал на лавочке.

— Привет, — буркнул. — С днём рождения!

И вручил завёрнутую в обычный кусок цветной бумаги книгу. Марта поставила пакет с макулатурой на лавочку и проверила: да, точно, «Магия, колдовство и беседы с умершими в античности: документы и свидетельства». Старая, зачитанная. Из домашней коллекции Чистюли; принадлежала кому-то из дальних предков, никто уже точно и не помнил, кому.