Юдит и Дауд впервые вдыхали изорддеррексский воздух, а пятью милями выше по склону горы Автарх Примиренных Доминионов сидел в одной из наблюдательных башен и озирал свой город. Прошло три дня после его возвращения из Квемского дворца, и едва ли не каждый час кто-то — обычно это был Розенгартен — приносил известия о новых актах гражданского неповиновения. Одни произошли в таких отдаленных районах Имаджики, что сообщения о них шли сюда долгие недели, но другие — и это было тревожно — случились едва ли не у стен дворца. Размышляя, он жевал криучи, наркотик, к которому пристрастился в последние семьдесят лет. Для непривычного человека побочные эффекты криучи могли оказаться непредсказуемыми и крайне опасными: периоды летаргии сменялись припадками полового возбуждения и галлюцинациями. Иногда пальцы на руках и ногах гротескно распухали. Но организм Автарха так долго впитывал в себя наркотик, что тот уже не оказывал отрицательного воздействия ни на физиологию, ни на умственные способности, и он мог наслаждаться способностью криучи прогонять скорбь без каких-либо неприятных последствий.

По крайней мере так было до последнего времени. Теперь же, словно вступив в сговор с теми силами, которые уничтожали распростертую у его ног мечту, наркотик отказывал в облегчении. Автарх приказал доставить свежую партию еще в дни своих размышлений у места, где некогда стояла Ось, но когда вернулся в Изорддеррекс, его ждала весть о том, что поставщики в Кеспарате Скориа убиты. По слухам, убийцы принадлежали к ордену голодарей — группке умственно отсталых обманщиков, поклоняющихся, как он слышал, Мадонне и сеющих смуту уже в течение многих лет. Однако они представляли столь малую угрозу для существующего порядка, что он позволил им существовать — для развлечения. Их памфлеты — смесь кастрационных фантазий и плохой теологии — представляли собой забавное чтение, а после того как их предводитель Афанасий был заключен в тюрьму, многие из них удалились в пустыню на окраинах Первого Доминиона, так называемую Немочь, где неколебимая реальность Второго Доминиона бледнела и растворялась. Однако Афанасий бежал из заточения и вернулся в Изорддеррекс с новыми призывами к борьбе. Судя по всему, убийство поставщиков криучи и было его первым после возвращения актом неповиновения. Дело вроде бы и не очень значительное, но он был достаточно умен, чтобы понимать, какое неудобство причинил Автарху. Не приходилось сомневаться в том, что он представил это своим сторонникам как акт гражданского оздоровления, свершенный во имя Мадонны.

Автарх выплюнул жвачку криучи и покинул наблюдательную башню, направившись по монументальному лабиринту дворца в покои Кезуар, надеясь, что у нее имеется кой-какой запас, который ему удастся незаметно сократить. Налево и направо уходили коридоры, такие огромные, что человеческий голос не смог бы донестись от одного конца до другого. Вдоль коридоров располагались бесчисленные комнаты — безукоризненно обставленные и столь же безукоризненно пустые — с такими высокими потолками, что наверху впору было плавать маленьким облачкам. И хотя его архитектурные усилия некогда служили предметом удивления всех Примиренных Доминионов, теперь былая безмерность его честолюбия и то, что было им достигнуто (а достигнуто действительно было немало), показались ему только насмешкой. Он тратил свои силы на эти безумства, когда следовало позаботиться о волнах возмущения, которые расходились от его дворца по всей Имаджике. Аналитики проинформировали, что его ничем не спровоцированные погромы служат причиной нынешней смуты. Она является следствием слишком медленных изменений в жизни Доминионов на фоне стремительного подъема Изорддеррекса и соседних с ним городов. Все глаза были обращены к их мишурному великолепию, и вскоре сформировался новый пантеон для племен и сообществ, которые давно уже утратили веру в божественную силу скал и деревьев. Сотнями и тысячами крестьяне покидали свои пыльные норы, чтобы урвать кусочек этого чуда, и кончали тем, что оказывались в таких дырах, как Ванаэф, где год за годом накапливались разочарование и ярость. Кроме того, появились те, кто воспользовался выгодами анархии, как, например, новая разновидность кочевников, из-за которых отдельные участки Постного Пути стали фактически непроходимыми. Это были полупомешанные и безжалостные бандиты, которые гордились своей дурной славой. А ко всему прочему добавились еще и новые богатые — династии, возникшие в результате потребительского бума, который сопутствовал подъему Изорддеррекса. В прошлом они не однажды просили режим защитить их от алчных бедняков, но Автарх был слишком занят строительством дворца. Не дождавшись помощи, династии сформировали частные армии для защиты своих владений и, клянясь в вечной преданности Империи, не переставали плести против нее интриги. Теперь эти интриги перешли из области теории в практику. Под прикрытием хорошо натасканных воинских формирований новоявленные магнаты объявляли независимость от Изорддеррекса и его налоговой службы.

Аналитики утверждали, что между этими группами нет ничего общего. Да и могло ли быть иначе? Ведь их взгляды совершенно разнились. Неофеодалы, неокоммунисты и неоанархисты — все они враждовали меж собой и начали сеять смуту одновременно по чистому совпадению. Или неблагоприятное положение звезд было тому виной?

Впрочем, Автарх слушал аналитиков вполуха. То небольшое удовольствие, которое он получал от политики в начале правления, быстро свелось на нет. Не для этого ремесла был он рожден, оно казалось ему утомительным и скучным. Он назначил своих Тетрархов править четырьмя Примиренными Доминионами — Тетрарх Первого Доминиона свершал свои обязанности, разумеется, in absentia[8], чтобы они предоставили ему возможность отдавать все свое время и все силы величайшему из городов, Изорддеррексу, и его великолепной короне — дворцу. Но то, что он в действительности создал, было памятником абсурду, на который он сам, находясь под воздействием криучи, обрушивал ярость, словно на живого врага.

Однажды, например, находясь в подобном визионерском настроении, он приказал разбить все окна в комнатах, выходящих на пустыню, и вывалить на мозаики огромные количества тухлого мяса. В тот же день целые стаи птиц-падальщиков оставили высокие и горячие воздушные потоки над песками и принялись питаться и размножаться на столах и кроватях, достойных королевского величия. В другой раз он приказал наловить рыб в дельте и запустить их в ванны. Вода была теплой, еды было в изобилии, и рыбы оказались такими плодовитыми, что уже через несколько недель он мог бы при желании ходить по их спинам. Потом их стало слишком много, и он проводил долгие часы, созерцая последствия: отцеубийства, братоубийства, детоубийства. Но жесточайшая месть, которую он выносил против своего безумного творения, была также и самой тайной. Одну за другой он использовал свои величественные залы с облачками под потолком для постановки драм, в которых все — включая и смерть — было настоящим, а после того, как разыгрывался последний акт, он запечатывал каждый театр с таким тщанием, будто это была гробница фараона, и перемещался в следующую комнату. Постепенно величайший дворец Изорддеррекса превратился в мавзолей.

Однако покои, в которые он сейчас входил, были избавлены от этой участи. Ванные комнаты, спальни, гостиные и часовня Кезуар сами по себе представляли маленькое государство, и он давным-давно пообещал ей, что не осквернит его территорию. Она украшала свои комнаты всевозможными предметами роскоши, на которые падал ее эклектичный взгляд. До его теперешней меланхолии он и сам придерживался сходных принципов. Он заполнил спальни, в которых теперь гнездились стервятники, безупречными экземплярами мебели в стиле барокко и рококо, велел сделать зеркальные стены, как в Версале, и вызолотить отхожие места. Но с тех пор он давно утратил вкус к подобной экстравагантности, и теперь при одном виде комнат Кезуар к горлу его подступила тошнота, и, если бы не необходимость, приведшая его сюда, он немедленно ретировался бы, устрашенный их излишествами.