Гуам — часть Микронезии, того региона в Тихом океане, где можно сразу распознать жителей различных островов, поскольку они заметно отличаются друг от друга внешне. Это связано с тем, что большая часть населения возникла из малых сообществ, численность которых сильно флуктуировала, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Подобная «дистилляция» генов, которую на языке генетики называют «эффектом основателя» или «эффектом бутылочного горлышка»[132], порой приводит к образованию такой популяции, у большей части членов которой присутствуют редкие гены. Поэтому представлялось весьма вероятным, что в этой части земного шара такая болезнь, как «литико-бодиг» на самом деле является наследственной, в силу какого-то несчастного, с генетической точки зрения, стечения обстоятельств. Однако все же оставалось щемящее подозрение, что каким-то образом это связано с саговниками. Чисто генетическую связь можно было не принимать во внимание еще и потому, что страдали от этой болезни одни лишь люди старшего поколения. Была и еще одна загадка: с уходом стариков в мир иной число заболевших стало каждый год сокращаться, а в следующих поколениях, среди тех, кто родился после 1960 года, почти никто не заболел «литико-бодигом». В результате специалисты исключили такие возможные факторы, как недостаток минеральных веществ и микроэлементов или воздействие паразитов, так что главными подозреваемыми остались теперь нейротоксины — однако потребовалось немало времени, чтобы понять, каким путем эти яды попадали в источники пищи местных жителей.

Частью микронезийской цивилизации является охота, и, прогуливаясь по джунглям или под сенью мангровых деревьев, можно часто слышать выстрелы охотников. По окончании японской оккупации, после Второй мировой войны, острова заняли американские войска и весь этот регион стал известен под именем Каролинские острова. Оружия было вдоволь, и оно, конечно, оказалось куда более эффективным, чем силки, которыми прежде пользовались охотники чаморро, чтобы добывать себе пропитание. То, что раньше было редкостным деликатесом — а именно крыланы (плотоядные летучие мыши)[133], теперь доставалось простым нажатием на спусковой крючок. Разумеется, до тех пор, пока крыланов, почти всех, не перестреляли…

Один из двух видов летучих мышей на острове Гуам перестал существовать в середине 1970-х годов, а от второго осталось, в общем и целом, не более ста особей, так что из меню местных ресторанов пропали все блюда, которые из них готовили.

Правда, жители Гуама все равно готовили летучих мышей, однако их теперь импортировали с островов Самоа. А чем меньше становилось местных летучих мышей, тем реже встречались случаи заболевания «литико-бодигом». Вывод: в местной разновидности летучих мышей содержалось нечто такое, что не приносило какого-либо вреда при редком их употреблении в пищу, а вот чем чаще они оказывались на столе, тем больше заболевали люди. Что бы это ни было, у летучих мышей с Самоа это самое «что-то» отсутствовало — и к тому же на Самоа не растут саговники!

То есть на сегодня создается впечатление, что загадочное заболевание было попросту сложным случаем отравления, однако по-прежнему осталась проблема идентификации токсина, который содержался в мясе летучих мышей с Гуама. Не исключено, что источник его был в саговниках, тогда как летучие мыши служили биологическими аккумуляторами этого токсина или же постепенно накапливали его уровни в своем теле. Основным подозреваемым стал было известный ученым токсин под названием «циказин», однако он растворим в воде, а потому едва ли был бы способен аккумулироваться в тканях летучих мышей. В любом случае гуамские летучие мыши оставили о себе недобрую память среди хищников, которые на них охотились. Правда, им всем не повезло в том отношении, что память эта не закреплялась ни наличием яркой предупредительной окраски у летучих мышей, ни, например, их горьким вкусом, которые могли бы несколько озадачить зарвавшегося хищника и уж точно напомнить забывчивому о былых неприятностях.

Роджер Ашэм[134] в 1545 году назвал свой трактат об искусстве стрельбы «Токсофилия», и это название в наши дни понимают как «стрельба из лука» или «увлечение стрельбой из лука». Сходство между словами «токсофилия» и «токсичный» между тем не случайное, и вот почему: они оба восходят к греческому слову «токсон», означающему «охотничий лук». От него образовано слово «токсикон», то есть «имеющий дело с луком», особенно в форме «токсикон фармакон»: яд для намазывания на кончик стрелы.

Охотники с незапамятных времен, подражая природе, пользовались ядами в качестве оружия — ведь добыча, как назло, старалась остаться вне радиуса поражения обычных средств охоты. Слишком часто потенциальному вкусному блюду удавалось исчезнуть с глаз долой, удирая со всех ног, взлетев вверх по дереву и растворившись среди веток, чтобы потом ехидно и злорадно смотреть оттуда на незадачливого охотника. А если у того были стрелы с отравленными наконечниками или дротик с отравленным кончиком, достаточно было поранить зверя или птицу, а дальше лишь подождать, пока его тело не свалится само с ветки — или хотя бы не окажется в пределах досягаемости для большой палки в руках охотника.

Единственным недостатком для охотника был, конечно, риск того, что некоторая часть этого яда останется в мясе дичи, однако, если повезет, действие яда можно было снизить при его приготовлении или же оказывалось, что токсин был не таким ядовитым при приеме внутрь, то есть если проглотить его с пищей.

Вообще многих путешественников и первопроходцев нередко волновало, не станут ли местные жители использовать против них отравленное оружие. Уильям Дампир[135] писал в конце XVII века, побывав у северного побережья Австралии: «…один из моей команды, которому они проткнули щеку своей пикой, боялся, не был ли отравлен ее конец, однако я думал, что это едва ли так. Рана его была очень болезненной, ведь ее нанесли тупым оружием; но все-таки он уже вскоре был здоров». Сэр Джозеф Бэнкс, по прошествии примерно 70 лет, испытывал примерно такие же страхи, когда оказался на восточном побережье Австралии. Вот что он рассказал (как всегда, с самым невероятным синтаксисом и пунктуацией) о том, как они набрели на лагерь аборигенов и разграбили его:

Но был континент, на котором охотники в самом деле регулярно использовали смертельные яды. Речь идет о Южной Америке, хотя история о том, как европейцы вообще об этом узнали, довольно запутана. Некие французские ученые, видимо, скорее из упрямства, чем следуя логике, доказывали, что форма у Земли походит на мяч для регби, поставленный на один из его концов — тогда как этому противоречила безупречная и неподкупная позиция англичан, выдвинутая самим сэром Исааком Ньютоном; что, мол, Земля наша — это шар, сплющенный у полюсов, точь-в-точь как немного сдувшийся футбольный мяч, на который еще кто-то уселся.

Модель Ньютона строилась на солидных аналитических предпосылках, но французы, настроенные весьма решительно, решили доказать свою гипотезу практически. Для этой цели им требовалось измерить градус широты как можно дальше на севере и, в свою очередь, как можно ближе к экватору, а посему были посланы две экспедиции. Одна отправилась в Лапландию, и в ней участвовал целый ряд известных ученых, на чье суждение можно было положиться, которые совершили целый ряд похвальных открытий, а вот в другой — той, что двинулась в сторону Южной Америки, люди были собраны, как говорится, с бору по сосенке, и кое-кто из них совершал поступки совершенно невероятные. Одним из таких был Шарль Мари де ла Кондамин, который затем провел в Южной Америке в общей сложности десять лет.