Покончив с шевелюрой, сбрил бороду, отросшую за время в больнице. Борода нравилась Бернадетт. «Всякая суфражистка втайне мечтает, чтобы ее отымел дикарь, – сухо сказала она. – По крайней мере, так утверждают игривые карикатуры в газетах». Теперь Стэнтон остановился на нитке усов, тоже в армейском стиле. В немецком удостоверении, полученном от Хроносов, он значился как Людвиг Дрехслер, германский юнкер, выросший в Восточной Африке. Сочиняя легенду, Маккласки и ее мастера липы решили, что колониальное прошлое, как и австралийская биография, умерит удивление, вызванное его акцентом и лексикой.

Закончив с преображением, Стэнтон отнес миску с водой, полной волос, в общий туалет в конце коридора и аккуратно опорожнил в унитаз. Ни к чему, чтобы искали бритоголового. После чего упаковал рюкзак и покинул номер, в котором поселился менее получаса назад. Запер дверь, повесил табличку «Не беспокоить». Минуя администратора, через заднюю дверь вышел на улицу и зашагал к вокзалу, до которого было всего пять минут ходу. Он купил билет до Праги – ближайший поезд в южном направлении. Промчался по перрону и в последнюю секунду вскочил в вагон. Поезд тронулся.

Усевшись в купе, Стэнтон посмотрел на часы. Прошло неполных семьдесят пять минут, как с горячим хлебом вернулась Берни.

Когда полиция наконец ворвалась в квартиру и обнаружила мирно спящую Бернадетт, он был уже на полпути к немецкой границе.

Через два дня Стэнтон прибыл в Константинополь.

Лошадь цокала по темным улицам. Экипаж, нанятый у отеля «Пера Палас», вез Стэнтона в район верфей. Последний раз этим маршрутом он ехал в лимузине «мерседес». Вместе с Маккласки. Воспоминание казалось странным и далеким. Стэнтон уже превращался в человека начала двадцатого века.

Извозчик, немного изъяснявшийся по-английски и по-немецки, был расположен поболтать и стал еще разговорчивее, услышав адрес. Оказалось, совсем недавно больница стала местом двойного зверского убийства. Кто-то проник в здание и убил врача и ночную сиделку.

Стэнтон слегка встревожился. Конечно, такое иногда случалось, однако убийство в особом, Ньютоновом доме казалось зловещим знаком.

Стэнтон спросил, не помнит ли извозчик, когда это произошло.

– Пару месяцев назад, – ответил тот. – В конце мая или начале июня… Верно, ночью первого июня. Я запомнил, потому что в этот день жена моя именинница.

Стэнтон с трудом сглотнул.

Преступление произошло в ночь его прибытия.

Он там был. Сразу после полуночи. В доме царила тишина, лишь тихонько наигрывал граммофон.

Окажись Ньютоновы координаты немного иными и прибудь он чуть позже, из будущего прямиком угодил бы в жестокое душегубство.

Стэнтон вспомнил склонившуюся над книгой сиделку, которую заметил в приоткрытую дверь. Это она стала жертвой? Скорее всего. Только она бодрствовала. Первый человек, которого он увидел в новом мире, и, похоже, он был последним, кто видел ее живой. Если не считать убийцу. Помнится, на пороге он столкнулся с бородачом в котелке. Тот удивился, увидев полубесчувственную Маккласки. И вскоре, наверное, стал еще одной жертвой убийцы.

Стэнтон похолодел. Все это из-за него? Он принес с собой смерть?

Врачу и сиделке в Константинополе.

Евреям в России. Социалистам в Берлине.

Цветочнице в Сараево. Черчиллю, сыгравшему ключевую роль в спасении прошлого двадцатого века, но уже мертвому в нынешнем.

Где-то пробил колокол. Два ночи.

Что погребальный звон для тех, кто сгинул, словно скот?

Начальная строка «Оды обреченной юности» Уилфреда Оуэна.

Стэнтон вспомнил эти строки. Напоминание, почему он сделал то, что сделал. Да, и сейчас люди гибнут, но число погибших несоизмеримо меньше, нежели в прошлой версии века. Теперь целое поколение не «сгинет, словно скот», как сгинуло поколение Уилфреда Оуэна. А в Ньютоновом подвале Стэнтон оставит предостережение всяким будущим Хроносам, дабы в спешке не наломали дров. Он пожалел, что не захватил с собой сборник Оуэна. Хорошо бы оставить его вместе с письмом. Никакой другой документ лучше не расскажет об устрашающей человеческой способности к саморазрушению и о том, к какой беде это может привести.

Стэнтон расплатился с извозчиком и зашагал по улице, по которой два месяца назад шел вместе с Маккласки. Вот и дверь, через которую он ступил в начало двадцатого века.

В доме мертвая тишина. Никаких заметных перемен, вот только на окнах появились решетки. Будем надеяться, что вход не снабдили засовами. Уж тогда отмычки не помогут.

Но все осталось как было, и Стэнтон проскользнул внутрь.

Знакомым коридором он подкрался к приоткрытой двери и заглянул в щелку. За столом опять сидела сестра, но только старше, седая.

Стэнтон отвернулся. Он никогда не был суеверным, однако сейчас пришла мысль: вдруг у него дурной глаз, которым он пометил ту сиделку к смерти? Может, судьба мстит за попытки Хроносов ее обжулить?

Стэнтон обругал себя дубиной.

Судьба? Дурной глаз? Нелепость.

Однако не большая нелепость, чем поведение того, кто тайно проник в дом и хочет в подвале оставить историю никогда не существовавшего века, которую, может быть, прочтут через сто одиннадцать лет.

Стэнтон добрался до двери в подвал, открыл ее и спустился по лестнице. Отодвинул шкаф, отпер вторую дверь и протиснулся в Ньютонов погреб.

Кромешная тьма. Стэнтон включил светодиодный фонарик и в ярком луче увидел следы, свои и Маккласки, а в центре погреба – пятно, оставленное телом бесчувственной профессорши. Он повел лучом, отыскивая столик и еще не сломанный стул. Пожалуй, надо оставить письмо на столике.

Стэнтон сделал несколько шагов, и тут его внимание привлекло что-то, попавшее в луч фонарика.

Что-то темное на полу.

Какие-то отметины в пыли.

Стэнтон направил на них луч и понял, что это. Еще чьи-то следы. Следы, которых прежде здесь точно не было. Кто-то побывал в погребе уже после него.

На миг Стэнтона ошпарило паникой, словно он увидел привидение. Сердце колотилось как бешеное, не хватало воздуха. Стэнтон постарался собраться с мыслями. Должно быть какое-то логическое объяснение. Ну вот, похоже, он его нашел.

Следы оставил злоумышленник. Тот, который проник в больницу и убил врача и медсестру. Никакой не призрак, обычный взломщик.

Но зачем он полез в подвал?

Что ему тут понадобилось?

Луч фонаря пробежал по следам. Казалось, они никуда не вели. Начинались от двери и потом… обрывались. Как если бы кто-то вошел в погреб, сделал несколько шагов и… исчез.

Стэнтон нащупал в кармане пистолет. Злодей все еще здесь? Разве это возможно? Убийство произошло два месяца назад.

Но если он все еще здесь, почему следы обрываются в центре? Куда он подевался? Растворился, что ли? Пришла мысль, что в веке Стэнтона именно это и происходило с миллиардами людей. Они растворялись в воздухе. Но эти миллиарды уносили свой мир с собой. Они растворялись бесследно.

Где же тот, кто оставил эти следы?

Разглядывая их, Стэнтон напрягся, словно ожидая, что из тьмы выскочит свирепый убийца.

И тут вдруг он понял.

Пятка-носок, пятка-носок.

Следы не шли от двери к центру подвала.

Они шли от центра подвала к двери.

Вторженец не наследил и исчез.

Он возник и наследил.

Только что отбило 7.30 утра. В старом календаре, существовавшем до Освобождения, этот день назывался сочельником.

Сто Третий год.

В старом летосчислении 2024-й.

Промозглый рассвет. На шоссе в густом тумане целая бригада регулировщиков Народной Революционной Армии размахивала отражателями и светящимися жезлами.

НРА решила перебазировать Юго-Восточный Мобильно-Ракетный Оборонительный Щит, и в морозном утреннем воздухе над округой, некогда именовавшейся Кембриджширом, стоял рев дизельных двигателей. Регулировщики нервничали и злобились, направляя огромные неуклюжие тягачи, занимавшие почти всю ширину дороги. Гудронированное шоссе покрылось толстой наледью, не дай бог, кто-нибудь сверзится в кювет.