Почему не выбрали кого-нибудь другого? В полку было навалом крутых парней. Убийц опытнее его. МИ-6 по швам трещало от истомившихся героев, которые рвались в дело, но торчали за компьютерами, ибо не владели каким-нибудь африканским или азиатским языком. Почему не взять одного из них? Потому что у любого другого куча связей и моральных обязательств. А вот он уникально изолирован: ни родителей, ни братьев-сестер, ни детей от прежних браков. Одиночка по обстоятельствам, а затем по собственному выбору. Своя маленькая семья – все, что у него было. Его мир.

И с ними так легко расправиться. Двое деток жмутся к мамочке. Чего проще? Раз – и нету.

Любой другой кандидат, отобранный Маккласки и ее смертоносной компанией старичья, тотчас сложил бы одно с другим… Погодите-ка, – сказал бы он лживой ведьме, – вам понадобился человек без привязанностей, и за последние полгода один за другим погибли мои близкие, верные друзья и многочисленные родные. Тут что-то нечисто.

И на месте пристрелил бы подлую тварь. Прямо в ее кабинете. У камина. С бокалом бренди в руке.

А всю его жизнь можно было вдребезги разнести одним автомобильным наездом. Наверное, от радости Маккласки плясала, когда выбрала его. Он подходил по всем статьям.

«Прости меня, Кэсси, – мысленно сказал Стэнтон, оттолкнув нетронутое суфле. – Простите, Тесса и Билл. Этим гадам был нужен я. А расплатились вы».

До Парижа он почти все время просидел в купе. В бар не ходил, а в ресторане отсекал попытки других пассажиров завязать разговор с одиноким попутчиком, рослым красавцем. Конечно, смерть Маккласки создала излишние проблемы. В Люлебургазе экспресс сделал незапланированную остановку, в поезд села полиция. Допросили всех пассажиров первого класса, включая Стэнтона. Никаких его связей с Маккласки не выявили. Хью был предусмотрителен: они покупали билеты и садились в поезд порознь, никто не видел, как он заходил в ее купе. Старая леди путешествовала одна. В ее сумке полицейские обнаружили початую бутылку бренди и сделали вывод: несчастный случай произошел в тот момент, когда нетрезвая пассажирка попыталась открыть окно.

И все же инцидент был из разряда «чуть не». Еще одна непредвиденная случайность, которая запросто могла провалить всю затею. Стэнтон представил, каково ему было бы наблюдать за надвигавшейся катастрофой Великой войны, сидя в турецкой тюрьме в ожидании суда за убийство.

Необходимость схорониться стала еще насущнее. Надо было найти такое место, где ни он никому, ни ему никто не причинит вреда, где можно отсидеться двадцать семь дней, оставшихся до начала миссии. Сгоряча он решил вернуться на берег Лох-Мари, что у черта на куличках в Северной Шотландии. Именно там его застало приглашение Маккласки. Значит, «Восточным экспрессом» до Парижа, паромом до Англии, спальным вагоном до Инвернесса и двуколкой до Мари.

Кроме того, план этот сулил утешение. В возбуждении последних полутора суток Стэнтон наконец-то начал примиряться со своей утратой. И даже чуть не закурил. Но открытие о подлом предательстве Маккласки разбередило чуть затянувшуюся рану. Острая боль утраты вернулась, но теперь к бездонной тоске добавилось жгучее чувство вины: отчасти он был причиной смерти Кэсси и детей.

Наверное, из тех мест в Великобритании, куда Стэнтон мог отправиться, удаленное озеро Лох-Мари было всех ближе к своему облику в двадцать первом веке. Совсем недавно на его берегах он пытался сжиться с потерей и теперь вновь проведет там пару недель, прощаясь с любимыми.

В своем плане он сделал лишь одно небольшое исключение.

В Лондоне Стэнтон не отправился прямиком с вокзала Виктория на вокзал Юстон, он поехал в Кэмден-Таун.

Хью не собирался этого делать, но его вдруг охватило неудержимое желание – как в тот день, когда он спрятал письма Кэсси в бумажник, сорвался с яхты в Эгейском море, бросил курить, уволился с работы и помчался в аэропорт.

Поехать домой.

Изменить маршрут его заставила схема метро. Выглядела она совсем иначе, хотя на ней были все знакомые станции, включая «Кэмден-Таун».

Можно было сделать то, что он делал сотни раз, прибывая на какой-нибудь лондонский вокзал. На метро поехать домой.

На ту же улицу. К тому же дому.

Он знал, что дом еще там. Вернее, уже там.

На Сейнт-Маркс-Кресент в районе Примроуз-Хилл. На улице девятнадцатого века. Тот самый дом, что был куплен во времена недолгого богатства, нажитого в интернете. Дом, где он жил с Кэсси и детьми. Дом этот существовал и в нынешнем новом мире. Ясное дело, это был совсем другой дом. На сто с лишним лет моложе того особняка, что знал Стэнтон, и в нем не было вещей, которых Хью касался и которые любил. Но он был на своем месте. Его дом. Внешне точно такой же, поскольку особняк числился в списке архитектурных памятников.

Вообще-то таким Стэнтон его уже видел. Однажды на развале Кэсси купила эстамп, на котором была изображена их улица примерно в 1910 году. Гравюру, висевшую в их прихожей, выполнили всего четыре года назад.

Ветка «Виктория» еще не существовала, она появится через пятьдесят лет, а линия «Дистрикт» уже была. От вокзала Стэнтон доехал до Чаринг-Кросс и перешел на свою «Северную» ветку, которая сейчас называлась «линия Хэмпстед».

Он отсчитывал станции: «Тоттнем-Корт-роуд», «Гудж-стрит», «Уоррен-стрит», «Юстон». Прикрыл глаза и, отрешившись он непривычного вагонного грохота, сказал себе, что в 2023 году едет домой, где его с нетерпением ждут. Еще неделю назад такая фантазия была бы мучительна, а вот сейчас он не горевал, но наслаждался воспоминанием.

«Морнингтон-Кресент».

«Кэмден-Таун».

Он дома. Его станция. Северный Лондон, родные места. «Кэмден» был его станцией в детстве, «Кэмден» был его станцией, когда он сам стал отцом. Все тот же длинный эскалатор двигался под тем же углом. Стэнтон с закрытыми глазами дошел бы до дома.

По Паркуэй, через железнодорожные пути, к берегу канала.

Перед тем как свернуть на Сейнт-Маркс, Стэнтон остановился и глянул на Риджентс-парк-роуд, уходившую под мост и дальше к церкви. Вот там погибли Кэсси и дети. Или погибнут. Или теперь вовсе не погибнут. Это как посмотреть.

Стэнтон зашагал по Сейнт-Маркс-Кресент, сейчас вымощенной плитами и булыжником. А вот фасады на полумесяцем изгибавшейся улице почти не изменились. Кое-где у домов стояли машины – первые капли грядущей автомобильной волны. Разрешение на парковку пока еще не требовалось.

Минуту-другую Стэнтон разглядывал свой дом. Интересно, там есть дети и любящая жена, поджидающая мужа? Наверняка. Видно, что в доме живет семья. Конечно, есть и слуги, уж двое – точно. В этом бесспорное отличие.

Может, подождать? И пока что съесть припасенное яблоко. Вдруг удастся хоть мельком увидеть далеких предшественников его собственного семейства? Но тут он заметил полисмена, обходившего свой участок. Вот уж здесь перемена разительная: во времени Стэнтона не осталось дружелюбных бобби, их сменил безумолчный вой сирен по ночам. Этот бобби смотрел подозрительно. Немудрено: здоровый мужик с двумя вещмешками. Чего это он топчется перед зажиточным домом?

Не дай бог, полисмен спросит, что у него в мешках, – быть беде. Пора сваливать.

– Прощай, Кэсси, – чуть слышно шепнул Стэнтон. – Прощайте, Тесса и Билл.

И пошел прочь.

Вопреки устрашающей репутации наиболее жестокого и опасного европейского шпиона, человек, известный как Апис, организовал, а вернее провалил, организацию самого неуклюжего убийства в истории.

Вывод этот напрашивался снова и снова, когда жарким июнем рокового лета 1914 года Стэнтон, изнывая от мошкары, одиноко бродил по Западным взгорьям, где был устроен его уединенный бивуак, и размышлял о деталях сего события.

Это обескураживающее умозаключение не давало покоя и в поезде, когда через пол-Европы он направлялся в Сараево. Стэнтон лежал в уютном купе и смотрел в светящийся монитор единственного на земле компьютера. Эпохальное покушение выглядело чистой воды фарсом и вообще удалось лишь по стечению злосчастных обстоятельств.