Может быть, он сумеет вернуться в армию. В конце концов, он самый обученный солдат на планете. Возможно, когда-нибудь окажется в Пакистане! Или вместе с Лоуренсом[25] проскачет по пустынным царствам.

Стэнтон сам удивился, набрав следующее слово.

Бернадетт.

Он думал о ней всю неделю. И гнал из мыслей, чувствуя вину перед Кэсси. Он изменил призраку. Памяти. Это нелепо. Какого черта он должен себя чувствовать виноватым? Стэнтон подчеркнул слово.

Бернадетт.

И закрыл ноутбук.

Пригоршня мальчишеских приключений и красавица с улыбчивыми ирландскими глазами. На одну ночь сновидений хватит.

Он все обдумает завтра. Когда выполнит миссию.

И сможет планировать свое будущее.

Утром Стэнтон встал рано и на газовой плитке сварил кофе. Кроме шоколада, в доме не было никакой еды, но он и не собирался завтракать. Перед заданием Стэнтон никогда не ел. Некоторые его сослуживцы спозаранку набивали брюхо, а ему всегда лучше работалось натощак.

В последний раз проверил снаряжение. Разобрал винтовку, осмотрел каждую деталь и снова вычистил идеально чистое оружие. Потом упаковал.

Под куртку Стэнтон надел бронежилет, который, скорее всего, не понадобится. Хотя ведь в Сараево он тоже рассчитывал обойтись без стрельбы, но если бы все-таки не захватил пистолет, то Принцип благополучно убил бы эрцгерцога и через пару недель в Европе разразилась война.

«Глок», для надежности, в карман.

Из большого рюкзака Стэнтон достал пачку отпечатанных листовок, прибывших из двадцать первого века. Ярко-красные подстрекательские прокламации отправились в малый рюкзак к винтовке.

Он был готов.

Стэнтон вышел из квартиры и спустился в метро, ухоженную транспортную артерию города. Новехонький поезд, ни на секунду не выбившись из расписания, доставил его к Потсдамер-плац.

До появления венценосной особы еще оставалось полтора часа, но полицейские кордоны и временные заграждения уже привлекли зевак. На площади, испещренной трамвайными путями, высился подиум. Серебристые рельсы пересекали почтенную Потсдамер-плац стальными спагетти. Казалось, трамваи непременно столкнутся в лабиринте путей, разбегавшихся во все стороны.

Подиум украшали стяги и золотые орлы, древние символы военной и имперской мощи. Они резко контрастировали с цивильным лозунгом «Берлин – столица мира!», выражавшим хвастливую гордость муниципальных властей за свой город.

На Потсдамер-плац встретились два Берлина. Имперский и мирный.

Меж двух золоченых столбиков, установленных на помосте, протянулась пурпурная лента.

Там встанет император. С ножницами в руке.

Стэнтон отвернулся. Пока здесь разглядывать нечего. Войска еще не прибыли. Не появилась и знать, для которой была приготовлена трибуна, дабы сильные мира сего наблюдали за актом разрезания ленты. Стэнтон посмотрел в сторону Лейпцигер-плац, где виднелся западный торец универмага «Вертхайм». Вот уж впрямь фантастическое здание. Прямоугольные формы, строгость и массивность, подчеркнутые серым гранитом. На центральном входе четыре огромные арки высотой до середины фасада, выше – каменные колонны, устремленные к карнизу сланцевой крыши, напоминавшей каску.

В Берлине даже универмаги смахивали на солдат.

Казалось, здание выстроено на века и ничто не сможет нарушить его уверенную крепость. Но Стэнтон знал, что это не так. Прикрыв глаза, он вспомнил фотографии, на которых универмаг лежал в руинах. Выпотрошенная, обгоревшая, разломанная жертва войны и революции. Такое могло случиться. Такое уже случалось. Но теперь этого не будет. Замысел архитектора исполнится: в самом сердце города, слишком богатого для войны, здание простоит столетия, восхищая поколения покупателей.

Благодаря тому, что нынче сделает Стэнтон.

На этот раз судьба, похоже, ему благоволила. Зона обстрела, открывавшаяся с крыши, охватывала всю площадь, включая ту ее часть, где кайзер перережет ленту. Триста с лишним метров открытого пространства между огневой позицией и подиумом. Лишь пустота между стрелком и его имперской мишенью.

Стэнтон зашагал к универмагу. В бронежилете было жарковато. Пробило полдень, первая смена продавцов отправилась на обед. На улицу высыпала стайка симпатичных девушек в форме «Вертхайма». Всего поколение назад они бы разделили крестьянскую судьбу своих матерей, но сейчас Берлин развивался бешеным темпом. Ему требовались работники, и он был готов им платить. Стэнтон шел в море светловолосых голов, выгоревших под солнцем деревенского детства. Словно через поле нарциссов.

Он их спасет. Этих девушек. У них будут мужья, их дети не станут безотцовщиной. Благодаря ему Германия уцелеет. Новая страна сказочных универмагов, обширной сети трамвайных путей и цветников веселых миловидных продавщиц. Кайзер сгинет, но не утащит с собой страну.

«Вертхайм» был просто огромен. В нем было восемьдесят три лифта. Восемьдесят три! В 1914 году. Кто бы мог подумать? Если бы год назад Стэнтона спросили, сколько лифтов в предвоенном центральном универмаге Берлина, он бы ответил: ну, штук шесть. А «Вертхайм» даже не считался самым большим, были еще «Яндорф», «Титц» и новейший «Торговый дом Запада». Стэнтон всегда полагал предвоенный Берлин этаким плацем для военных парадов, но в реальности город оказался громадным торжищем наподобие аэропорта двадцать первого века. Помешанным на успехе и купавшимся в деньгах. И все это сгинуло в угоду неуравновешенному правителю и злобной кучке стариков-генералов.

Но теперь этого не будет.

Через арку главного входа Стэнтон прошел в знаменитый атриум. И снова, как всякий раз, у него перехватило дыхание. Казалось, он вошел в храм. Храм торговли. Пять этажей, увенчанных стеклянным куполом. В центре огромная статуя, этакое воплощение пасторального идеала – благородная крестьянка с корзиной, полной даров природы. Две одинаковые винтовые лестницы, обрамлявшие скульптуру, вели ко всем пяти этажам, что были сродни слоям огромного кремового торта, напичканным духами и шоколадом, дамскими сумочками и платьями и всевозможными атрибутами роскоши, чрезвычайно далекими от пасторального идеала.

Направляясь к одному из восьмидесяти трех лифтов, Стэнтон миновал кулинарию и кондитерскую. Вновь изобилие взбитых сливок. Похоже, это немецкий пунктик.

Лифтом Стэнтон поднялся на пятый этаж и дальше пошел пешком. В сад на крыше лучше выйти незаметно, не вываливаясь из лифта у всех на виду. Здесь торговали кухонными гарнитурами и мебелью – тяжеленными деревянными шкафами, огромными пружинными диванами с подушками. Странно, что столь громоздкие товары загнали на самую верхотуру.

Короткой лестницей Стэнтон, сжимая в руке рюкзак с разобранной винтовкой, неспешно поднялся в сад на крыше. Как всегда, там было людно. Умиротворенные посетители угощались мороженым или ранним обедом. Однако торт никто не заказывал. Это лакомство на полдник.

Стэнтон целеустремленно прошел через сад. Рослый, внушительный – сразу видно, начальник. При исполнении. Властный вид – лучший способ избежать всяких вопросов. Остановившись перед дверцей с запрещающей надписью, он одобрительно кивнул – мол, здесь все в порядке. Затем достал блокнот и ручку и, толкнув дверь, прошел на крышу. Подобную интермедию он разыгрывал и в прежние свои визиты. Если б случилось невероятное и кто-нибудь из сбившихся с ног официантов вдруг полез с вопросами, то получил бы ответ: инспекционная проверка. Берлинцы уважали властность. Если держишься начальником – значит, ты начальник.

Разумеется, никто ни о чем не спросил. Это были совсем другие времена. Террористические акты случались крайне редко, и понятие «внутренняя безопасность» еще не возникло, о чем свидетельствовал печальный опыт по охране эрцгерцога в Сараево. В Лондоне премьер-министр ежедневно выходил из своей резиденции на Даунинг-стрит и без полицейского сопровождения шел по Уайтхоллу в Парламент. И это в стране, которая в прошлом году оказалась на грани гражданской войны в Ирландии.