Влажные отпечатки обуви, крошки от кексов-блонди, оставшиеся после завтрака, разбросанные по всем углам бумажные носовые платки – обо всем этом нужно было позаботиться с помощью «зеленых» моющих средств и моющего пылесоса. И так весь день.

Изабел произвела впечатление на Кэт. Двоюродная сестра целый день либо занималась с постояльцами, либо убирала, а когда у нее наконец появилась возможность отдохнуть, приготовила свежий лимонад и подала его гостям на заднем дворе.

Оливер забрал Кэт в семь часов и повез в коттедж, который снимал на Таунсенде. Каретный сарай был отгорожен от основного дома каменной стеной и вечнозелеными растениями, и каждый раз, когда Кэт приезжала сюда, ей казалось, будто она входит в сказочный домик в лесу. Она любила это место.

В сказочном домике ее ждал гриль, заряженный для приготовления бифштексов со спаржей и печеным сладким картофелем – ее любимое блюдо. За ужином Оливер немного давил на нее по поводу аренды торгового помещения. Кэт объяснила, что замораживает идею об открытии собственной пекарни, пока Лолли проходит курс лечения, и он, похоже, понял и отступил. Оливер повел ее наверх, в спальню, уложил на огромную кровать с мягкими пуховыми подушками, снял с Кэт одежду и промассировал каждую клеточку ее уставшего тела, а потом занимался с ней любовью именно так, как надо.

Но пока они лежали в постели, Кэт совершала нечто ужасное, нечто заставившее ее устыдиться.

Она думала о Маттео. О его темных глазах. О его твердом, как камень, брюшном прессе. О немного сползших на бедра зеленых брюках. О его лице, таком красивом, экзотическом. Он вызывал у нее мысли об Италии, Европе, о девичьих мечтах поступить в ученики пекаря в Риме или в Париже. О развозе своих пирогов в корзинке «Веспы».

Она попыталась сосредоточиться на красивом, милом лице Оливера. Но снова и снова думала о лице Маттео, о теле Маттео.

– Как думаешь, пора уже сообщить твоей семье нашу новость? – спросил Оливер, положив свои сильные влажные руки ей на грудь.

– Я… – Я просто не могу. – Мне кажется, не стоит привлекать внимание моей матери… или двоюродных сестер… к событию такой значимости, – пробормотала Кэт. – Вчера вечером мама устала всего лишь от просмотра фильма. Она так волнуется, Оливер. Если я обрушу на нее известие о помолвке, мама посчитает, что должна быть веселой и счастливой и даже планировать свадьбу, не говоря о том, чтобы ее оплатить. Разве это по-человечески? Все внимание должно быть сосредоточено на заботе о ней, а не на мне и нашей свадьбе.

Оливер массировал ей плечи, его скользкие от масла руки разминали уставшее тело.

– Я понимаю твои чувства, но, по-моему, новость подействовала бы на нее чудесным образом. Подбодрила бы. Она была бы счастлива, узнав, что ты устраиваешь свою жизнь, что о тебе заботятся.

Заботятся. Кэт не хотела, чтобы о ней заботились. И слова «устраиваешь свою жизнь» напугали ее. Когда-то она страстно желала Оливера. Но затем годы подавления этого желания (как утверждал жених ее лучшей подруги – терапевт) проделали злую шутку с ее головой. У нее был шанс с Оливером много лет назад, но она им не воспользовалась. Теперь же ей предлагалось навсегда связать с ним жизнь, а ей было слишком страшно это сделать. (Во всяком случае, такого мнения придерживался врач.)

– Ты просто не хочешь принадлежать к сообществам похожих на тебя людей, – заявила однажды Лиззи. Поэтому будешь встречаться с разными парнями и крутить бурные, не на один месяц, романы, которые будут оканчиваться неудачей или взрывом. Потому что ты боишься себя такой, какая ты есть, боишься того, чего на самом деле хочешь.

– И чего же я хочу? – спросила она тогда.

– Может, остаться там, где находишься. Возможно, ты не покинула Бутбей-Харбор, гостиницу не потому, что твоя мать осталась бы в одиночестве. Не потому, что ты чувствовала острую необходимость отблагодарить ее. А потому, что здесь тебе нравится. Ты любишь гостиницу. Любишь свою мать. И Оливера. Но сказав «да» ему, этой жизни здесь, ты осмелишься признать то, что больше всего любишь в жизни, и тебе до смерти страшно это потерять.

Кэт списала это на психологический бред. Мало ли что врач наговорит. Но в ее словах было столько зерен правды, что Кэт старалась не слишком над этим задумываться.

– Кэт… – Оливер захватил в ладони пахнущую лавандой пену и ласкал груди Кэт, ее живот, внутреннюю сторону бедер, – пока ты не скажешь своим, я тоже никому не могу сказать. А мне хочется кричать об этом с крыш домов.

– Знаю. – Она пыталась отдаться ощущению, ритму его ладоней. – Я просто хочу дать всем привыкнуть к новости, связанной с Лолли, прежде чем выдам что-то радостное.

– Ты сказала Лиззи, что мы обручились?

– Нет, – прошептала она.

– Так может, ты не говоришь своей семье и лучшей подруге потому, что не уверена… – В его голосе послышалась злость. Или разочарование. – Может, поэтому ты всю неделю меня избегала, Кэт.

Она уставилась на пену.

– Я не уверена, уверена я или нет, Оливер. – Она покачала головой. – Боже, ты только послушай меня. Смех да и только: я не уверена, уверена я или нет.

Он взял ее за руки.

– Знаю, сейчас тяжелое время, Кэт. Для твоей мамы и твоих двоюродных сестер… И это одна из причин, почему я сделал тебе предложение теперь, а не стал ждать. Чтобы поддержать тебя, чтобы ты твердо знала: есть человек, который серьезно защищает твой тыл.

«Я ценю это, – хотелось крикнуть Кэт. – Но… но, но… Что же стоит за этим „но“? Что мне не нужен человек, защищающий мой тыл? Что я должна выбраться из этого самостоятельно и испытать что-то еще, прежде чем навсегда осесть на одном месте? Теперь, когда мать… Это означало, что забота о гостинице упадет на меня. Изабел и Джун со временем вернутся к своим делам. Гостиница и Оливер станут моей жизнью, как это, впрочем, всегда было».

– Кэт, я хочу быть здесь ради тебя. Хочу прожить свою жизнь с тобой. Но если ты дала согласие в минуту слабости и это означало «я не знаю» или если ты отказываешь, так и скажи. Не играй со мной. – В его голосе зазвучали жесткие нотки.

– Просто я… просто сейчас я точно не знаю, – забормотала Кэт.

– Ты хочешь выйти за меня замуж или нет? – Он повернул Кэт за плечи, чтобы видеть ее лицо.

– Не знаю, – честно ответила она. – Ты можешь дать мне еще немного времени, чтобы все обдумать?

– Ты мне очень дорога. И конечно, я дам тебе время. Но думаю, человек знает свои чувства, Кэт. Глубоко в душе. Мне кажется, ты знаешь, и меня тревожит то, что мне не известны точно твои чувства. Очень тревожит.

– Просто дай мне немного времени, хорошо?

Он выбрался из ванны и ушел. Кэт внезапно стало холодно.

Не так давно Изабел жила в роскошном доме в Коннектикуте, который дважды в неделю убирала домработница. Сейчас же Изабел находилась в номере «Скопа» в позаимствованных у Кэт старых джинсах, со щеткой, в желтых резиновых перчатках, с чистящими средствами. Она уже прибралась в номерах «Альбатрос» и «Морская раковина», оставив гриффинский напоследок. Учитывая свою тайную легкую влюбленность в него, Изабел испытывала странные чувства, находясь здесь. Как будто она шпионит.

Но она действительно находилась тут ради уборки. Навыки, конечно, подрастеряла, но за последнюю неделю обнаружила, что вообще-то ей нравится загружать грязные тарелки в посудомоечную машину, отчищать столы, подметать пол и быстренько проходиться по мебели мокрой тряпкой с ароматом лимона, прибирать за гостями и наводить порядок в номерах. Ей нравилось снимать постельное белье и заново застилать кровати, разглаживать покрывала и взбивать подушки.

Относя простыни, наволочки и полотенца в плетеную корзину, стоящую в бельевом чулане рядом с кухней, Изабел чувствовала себя важным человеком. Впервые за долгое время. Не то чтобы ее разрывало горячее желание наводить порядок, просто нравилось брать на себя ответственность за гостиницу. Она раньше и вообразить такого не могла.