Больше всего его пугало то, что эти вывернутые наизнанку миры, чуть-чуть иные каждый раз, были странно ему знакомы, — и, в то же время, бесконечно чужды. Он понимал, что на самом деле вступает в измененную физику, нет, больше, — в измененную реальность, но боялся в это поверить, — это ломало все его представления.
Вайми, как бы между прочим, объяснил ему, что это реальности Мроо, — без самих Мроо, разумеется. Любой из юных айа мог войти в них, один или вместе с друзьями, для знакомства и испытания своих сил. Отыскать обратный путь можно было лишь преодолев свою боль и страх, — и другие, намного худшие вещи, — причем, уклониться от этого уже никак не получалось. Любая попытка избежать борьбы или уступить своей слабости неизбежно вела к ещё худшим мучениям, — в ловушки, из которых уже нельзя было выбраться самостоятельно. Автоматический «выброс» был предусмотрен, но лишь на грани распада личности, когда способность к рассудочной деятельности терялась уже на достаточно большой срок. Мысли из серии «мама, роди меня обратно» за достаточное основание не считались, — все эти мучения служили отличным средством психологической закалки. Но юные айа шли на них добровольно, и даже с энтузиазмом, — как подозревал Анмай, кое-кому из них они явно НРАВИЛИСЬ, причем, симайа шли им навстречу, — просто чтобы показать, что в итоге из таких желаний получается, что даже прекрасная, казалось бы, идея с эмпатией, — равноценными ощущениями у палача и у жертвы, — приводит вовсе не к искоренению зла, а всего лишь к всеобщему развитию мазохизма. И это была лишь одна из длинной серии демонстраций, что даже честные попытки помочь при нехватке знаний ведут, обычно, к обратным результатам, — например к тому, что те, кому помогали, совсем на шею сядут. Сами айа до такого дойти не могли, и их учили этому на наглядных примерах. Благо, опыт в этой области у симайа был богатый, они могли предметно показать, что хорошо, а что — лучше даже не пробовать. Так что опыт у юных айа был богатый, сложный и разнообразный…
Вообще-то, такие «вложенные» миры, — уже с совершенно нормальной или даже улучшенной реальностью, — строили для тех, кто в симайа не попал, и уже исчерпал объем памяти живого тела, или для тех, кому просто не хватало в Р`Лайх места. Тех, кто очень плохо вел себя, помещали в особые, «воспитательные» миры, тоже чтобы показать, что в итоге получается из их поступков. А особого злодея могли «оцифровать», положить матрицу на полочку… и забыть. В принципе, какой-нибудь симайа мог заняться перевоспитанием и «забытого», но тут уже могли быть очень разные варианты, вплоть до бескорыстной любви к искусству этого самого дела…
Большую часть всего этого Вайми рассказал сам, — несмотря на юный возраст, он совсем не был глуп, разве что слишком прям в словах, и без малейшего почтения к старшим. Лишь к сестре он относился с пугливым уважением, — в детстве он имел привычку мучить животных, и она раз и навсегда избавила его от неё очень простым способом: проделала с ним в точности то, что он — с одной из несчастных зверушек.
Вайми смущенно смеялся, рассказывая об этом. Наверное, самым привлекательным в юных айа была их стойкость, — любые пережитые страдания не лишали их веселья и любопытства, а ещё, они не были злопамятны, — подростки айа искренне дружили с теми, с кем вчера сражались насмерть. И сражались с ними снова, потому что в их мире смерть была просто самым большим из приключений, — среди двенадцати-семнадцатилеток шепотом передавались истории о фантастических снах, даже целых призрачных жизнях тех, кто ненадолго оказался на ТОЙ СТОРОНЕ.
Анмай не мог узнать, правдивы ли они, — фантазия у юных айа была превосходной, и врать они умели с чувством и увлеченно, — но он помнил, что лежит под их мирами. В Р`Лайх не было смерти, и гибель тела не значила, что сознание погружается во мрак: оно могло мыслить, и странствовать, и чувствовать. Но всё же, гораздо больше юных айа в этом привлекал риск: им было просто мало мира, в котором они уже живут.
У каждого из них был ещё и свой внутренний мир, и свою независимость они очень ценили. Заставить их поделиться ей, — особенно тех, кто постарше, — было невозможно. Золотые айа, — как и файа, — были большими индивидуалистами, чем люди. Друг к другу их тянули больше желание общаться и любопытство, а не стадный инстинкт. Это значило также, что в Йэннимуре никогда не будет диктатуры: даже в диких детских стаях желание господствовать обычно приводило к тому, что новоявленного диктатора долго и увлеченно били. Бывало и иначе, — когда юные айа решали понять, каково это, — подчиняться кому-то, даже против своей воли. Но, когда их любопытство было утолено, никакая сила не могла удержать их в подчинении. Они готовы были экспериментировать буквально со всем, но самым важным в их жизни было обучение. Они продолжали его и став взрослыми, и пожилыми тоже. Учили их симайа. Занятия велись каждый день, по два или три часа. Получение базовых знаний было обязательно, но, если юные айа хотели узнать что-то сверх «школьного курса», — они получали всё, о чем только догадывались спросить.
Симайа не только объясняли, но и показывали, и в воздухе извивались и плыли объемные изображения. Юные айа сбивались вокруг учителя в тесный кружок, слушая с предельным вниманием. На занятиях могли присутствовать не все: хотя свободу юных айа никто не ограничивал, за всеми их поступками следили. Если они совершали что-то действительно неприличное и подлое, их лишали права учиться, иногда на несколько дней. Это было жестокое наказание. Наверстать упущенное удавалось с трудом, к тому же, получить такой отказ для юных айа было очень обидно. Анмай видел, как дети айа после этого рыдали навзрыд, и айа постарше тоже. Повторения не требовалось: урок усваивали с первого раза. Но юные айа всегда ухитрялись натворить что-нибудь другое, иногда худшее…
Никто не говорил о неизбежных педагогических неудачах: даже если какой-то из юных айа был окончательно отвергнут и изгнан одним симайа, всегда, — хотя и не сразу, — находился другой, готовый учить его, но уже более сурово и серьёзно. И часто именно из таких вот «потерянных душ» вырастали величайшие из творцов Йэннимура…
Вэру никто не запрещал бывать на занятиях, но они велись, естественно, на языке айа, и он ничего не понимал. А симайа, обучавшие молодежь, или просто навещавшие её, избегали говорить с ним, и он мог лишь на них смотреть…
Симайа отличали строгие, словно просветленные лица, — если они хотели быть узнанными, разумеется. Порой он вдруг замечал двух совершенно одинаковых айа в разных концах селения, порой в небе порхали шары дымчато-золотого пламени с множеством внимательных глаз, а порой он ощущал, что окружен существами, недоступными глазу, но весьма матриальными. Однажды он даже увидел, как действует Дар Возрождения.
Вайми, лучший его друг, погиб. Он ухитрился упасть с дерева, — с высоты метров двадцати, — прямо на камни. Смерть была мгновенной. Пока юношу искали, его тело уже успело окоченеть и застыть. Он, вне всяких сомнений, был мертв. Сомневаться в этом не приходилось, — лишь лицо осталось относительно целым.
Анмай не заметил, когда появился симайа, — сфера насыщенно-желтого, теплого пламени диаметром в полметра, но смутного, как бы с примесью дыма. Из неё внимательно смотрели восемь громадных синих глаз. Шар подплыл к погибшему, и завис возле него.
Не было никаких обрядов, пения гимнов, устрашающих возгласов типа: «Мертвец пойдет! Мертвец заговорит! Мертвец увидит сны!» — происходящее было значимо само по себе. Шар сжался, засиял ярче, — и распластанное тело окутало облако пепельно-белого света. Сквозь него плохо было видно, но Вэру показалось, что страшные раны зарастают с неправдоподобной быстротой. Он был разочарован простотой столь удивительной вещи, как воскрешение из мертвых. Лишь странный призрачный вихрь, пронизывающий его тело, подтверждал, что симайа изменял здесь саму реальность, обращая время вспять. Конечно, Анмай знал, что на самом деле всё совершалось там, в чреве гигантских машин-солнц, возле сияющих Ворот Соизмеримости, а здесь происходила лишь в некотором роде трансляция. Но это не уменьшало невероятности увиденного им.
