В пронизанной им пустоте вилась пыль, выстраиваясь вдоль силовых линий, неуловимо разреженные, но всё же заметные пары воды, аммиака, циана, множества других сложных соединений, в том числе и органических, — их нес никогда не утихающий водородный ветер, дующий из горнила Бездны. Бездны, — ибо этот мир неожиданно напомнил Вэру его родину, затерянную в таком же облаке окружающей ядро галактики пыли, с той лишь разницей, что там была огромная черная дыра, а здесь, — искусственное сооружение, разросшееся до непредставимых размеров. Но этот мир был сложнее, разнообразнее, — и старше, много старше. Впрочем, он никогда не видел туманности, в которой затерялась его родина, из космоса.

Здесь тоже во множестве носились астероиды, метеоры, кометы, планеты, лишившиеся солнц, и солнца, лишившиеся планет. Пылевые завихрения, облака ионизированного газа, пронизанные магнитным полем, сами по себе сжимались, чтобы стянуться в кольцо, вспыхнуть чудовищной молнией и исчезнуть, рассеяться, — начав всё заново. Но в этом хаосе, среди треска разрядов, среди сокрушительных молний, вспыхивающих в пустоте, попадались и следы разума, жизни, — то давно смолкший исследовательский зонд, похожий на мертвую осу, то всплеск модулированного излучения — свет, звуки, обрывки картин, а то и окаменевшее в пустоте тело, неведомо как заброшенное в неё. За «Укавэйрой» долго следовал этот бесформенный, ни на что не похожий труп. Но даже понять, тело это, или часть тела неведомого существа, или даже часть машины, наделенной некогда жизнью, они не смогли. А впереди всё разгоралось и росло мертвенное зарево Р`Лайх.

Хьютай открыла глаза. В комнате было темно, звезды и туманности в окне бросали на стены слабый, словно лунный свет. Рядом беззвучно спал Анмай, растянувшись на животе и положив голову на руку. Волосы сползли ему на глаза, закрывая спокойное, красивое мечтательное лицо. Она какое-то время смотрела на него, затем её рука скользнула по его спине. Анмай лишь тихо, задумчиво застонал, вытягиваясь во сне.

Хьютай слабо улыбнулась. Вчера они вновь пытались укрыться от одиночества в объятиях. Им было очень хорошо, и потом они, усталые, вместе уснули, но её снова разбудил страх, оставив щемящую пустоту в груди, — странный, непонятный страх, словно где-то, очень далеко, произошло что-то чудовищное…

Она спрыгнула с силовой подушки и подошла к окну, упершись ладонями в раму. Распущенные волосы укрыли ей спину, — она вздрогнула, ощутив их теплое прикосновение. От окна тянуло холодом, тысячи звезд струили ледяной синий свет, роясь в клубах пыли, словно узлы невидимой ажурной сети. Сейчас на их фоне застыл ряд теней, — огромный остов неведомой конструкции, вместе с «Укавэйрой» дрейфующий в сплетениях гравитационных полей. Ещё вчера она определила его длину в триста миль. Звездный свет отблескивал на зеркальных боках колоссальных изогнутых труб, связанных поперечными балками, — это походило на огромных размеров орган, отраженный в кривом зеркале.

В пустоте глаз не мог определить расстояния, и Хьютай казалось, что до остова можно достать рукой. Но зазубренные разломы, искрящиеся сложнейшие сплетения разорванных паутинных нитей, окутывающих трубы, давали ей понять, что это, — лишь малая часть иного, давно разбитого мира. Она могла увеличить изображение почти до бесконечности, и попробовать выяснить, что же им на этот раз попалось, — но зачем? Что можно понять в этом тысячепарсековом облаке, кружащемся уже двенадцать миллиардов лет? Уже двадцать длинных космических суток они погружаются в ядро, — а их цель почти столь же далека, и лишь в окне медленно сменялись звезды, облака светящейся пыли, и облака пыли темной…

Здесь не было ничего живого и ничего разумного, — по крайней мере, ничего, что проявляло бы к ним интерес. Чем глубже они погружались в туманность, — тем чаще им встречались облака мертвых, погасших звёзд. Приборы «Укавэйры» то и дело находили остывшие до красного каления «белые» карлики, черные дыры, нейтронные звёзды, — но были ли они крейсерами Тэйариин или просто угасшими пульсарами? Как можно отличить искусственное от естественного в среде, обитаемой уже семь миллиардов лет? Хьютай и так часами сидела у окна, рассматривая всё, что вылавливали в туманности телескопы «Укавэйры», — то одинокий газовый гигант, тянущий шлейф сдираемой жестким излучением атмосферы, словно исполинская комета, то изрытый воронками планетоид, то просто бесформенные куски каменного крошева. А иногда попадались вещи, очень странные, — то остов межзвездного корабля, похожего на каракатицу, то целый мир, когда-то кипевший жизнью, — сейчас от неё остались лишь покрывающие его сплошные поля исполинских построек. Куда делись их строители? Где они сейчас?

Они все вместе подолгу гадали над этими находками, и иногда раскрывали загадки, каждый раз удивляя Хьютай. А где-то, очень далеко, в самых глубинах её памяти, ещё плавали воспоминания о той, совсем другой жизни, — на плато Хаос, и ещё раньше, в Товии…

Ей казалось, что она всегда жила здесь, на этом корабле… или похожем… и порой ей становилось очень одиноко и страшно, хотелось сделать что-то опасное, запретное…

Она встряхнула волосами, подошла к двери, приоткрыла её и обернулась. Её обнаженное тело вздрогнуло от втекавшего в комнату холода. Анмай тоже поёжился во сне и свернулся, как кот, спрятав лицо и поджав босые ноги. Она растерянно смотрела на него. Оставить его… мерзнуть… Пусть ей одиноко здесь, — но всё же не так, как без него. И без него её не было бы здесь… её уже вообще давно бы не было… Смешно, прожив вместе столько лет, до сих пор не знать, что именно так тянет их друг к другу, — с той секунды, когда впервые встретились их взгляды, в этом нереальном, уже ненастоящем прошлом…

Хьютай вновь встряхнула волосами, прогоняя грустные мысли. Как всегда, на борту царила почти полная тишина, но ей казалось, что сейчас глубокая ночь. Она вздрогнула от сквозняка. Вся их одежда, аккуратно сложенная, лежала прямо на полу. Она зябко повела обнаженными плечами и переступила порог.

В многоугольной прихожей, куда выходили двери жилых комнат, было темно. Мертвенно тлевшая дымка потолка бросала слабые отблески на верхнюю часть стен. Хьютай беззвучно пересекла комнату, так же беззвучно открыла вторую дверь…

Здесь хранилось всё их снаряжение, и здесь тоже было темно, — лишь едва тлел квадрат запора внешней двери. Когда она прикоснулась к нему, он слабо замерцал, и толстая плита с легким шипением отошла.

Переступив порог, Хьютай поёжилась. Прямо перед ней один из коридоров матричного центра «Укавэйры» уходил, казалось, в бесконечность. По высокому потолку шли сонные волны светящегося тумана, похожего цветом на старое серебро. Сложенные из ячеек стены искрились огнями, из крохотных экранчиков на неё смотрело множество живых любопытных лиц файа. Она знала, что на самом деле все они уже тысячи лет как мертвы, а их сознания изменились настолько, что вряд ли тут можно уже говорить об отдельных личностях, но всё же…

Она беззвучно пошла вперед. Податливый теплый пол под босыми ногами казался живым, и ещё больше усиливал ощущение взглядов, со всех сторон падавших на её нагое тело. Она вздрогнула и скосила глаза. По её бедрам скользили цветные отблески переливающихся индикаторов, непостижимых отражений мыслей. Она чувствовала себя, как во сне, — бесплотной и отстраненной.

Через несколько сот метров коридор кончился, упираясь в несокрушимую круглую дверь. Хьютай открыла её, едва прикоснувшись к весму. Новый коридор шел под прямым углом к прежнему, и она бездумно повернула налево, — у её ночных странствий не было никакой цели.

Этот коридор был выше и просторнее. Теплый желтоватый свет, похожий на лампы её детства, показался Хьютай неожиданно уютным. Здесь вдоль стен и под потолком шли толстые, матово-белые трубы, — коллекторы охладительной системы корабля. Их изгибы и разветвления напоминали сосуды внутри её тела, почти беззвучный низкий гул текущей жидкости висел в неподвижном теплом воздухе, отдаваясь смутной вибрацией глубоко в животе. Одна из труб впереди сонно запульсировала, подгоняя поток, пол качнулся, по нему прошла томная дрожь, — и всё стихло. Хьютай невольно расставила пальцы босых ног, и прикоснулась к трубе, — теплая, даже горячая, но не раскаленная. Ощущать себя микробом внутри колоссального живого существа было приятно и немножко страшно.