Разве не может точно такая же судьба постичь и этого вот человеческого детеныша?

– А что, если враги Лестата уже убили его? – сказал Флавий. – О нем так давно никто ничего не слышал.

– Он жив, я знаю, что жив, – возразил Грегори. Фарид с Сетом молчали.

Эта встреча случилась много лет назад.

Сейчас мальчугану должно было исполниться уже восемнадцать или девятнадцать – практически взрослый мужчина. Примерно столько же было его отцу, когда Магнус похитил его и превратил в вампира.

Когда Грегори с Флавием собрались наконец уезжать, Сет заверил обоих, что не таит обиды на близнецов за смерть своей матери.

– Близнецы знают, что мы здесь. Не могут не знать. Но им до нас и дела нет. Вот главный секрет правления Царицы Проклятых. Ей ни до чего нет дела. И сестре ее тоже. А вот мне есть. Мне есть дело до всего, что только существует под солнцем и под луной. Поэтому-то я и создал Фарида. Но мне нет дела до мести близнецам. Мне даже встречаться с ними не интересно.

Конечно, Сет был совершенно прав: Маарет знала о них с Фаридом, но сам Грегори тогда об этом даже не догадывался, а понял лишь много позднее. А сам Сет всего лишь предполагал. Они с Фаридом еще не встречались тогда с Маарет.

– Я понимаю, я так хорошо все понимаю, – тихонько ответил Грегори. – Но разве тебе самому никогда не хотелось вытянуть демона из Мекаре, принять в себя самого, в свое тело? Ты никогда не испытывал желания разделаться с ней точно так же, как она разделалась с Матерью?

– Ты имеешь в виду – с моей матерью, – подчеркнул Сет. – Нет, не хотелось. На что мне демон? Или ты думаешь, что, будучи сыном Акаши, я считаю себя наследником?

В голосе его звучало глубокое отвращение.

– Ну не то, чтобы прямо уж так, – вежливо пошел на попятную Грегори. – Но сделать так, чтобы никто не мог уничтожить весь наш народ. Чтобы источник нашел надежное пристанище именно в тебе, а не в ком-нибудь постороннем.

– А почему бы во мне ему было безопаснее, чем в ком-нибудь еще? – спросил Сет. – Вот ты, например, хоть когда-нибудь хотел принять Священный Источник в свое тело?

Они вели эту последнюю беседу в просторной гостиной личных апартаментов Фарида. Ночной холодок Лос-Анджелеса манил развести в камине огонь, и все они располагались в кожаных креслах вокруг очага. Флавий закинул на кожаную оттоманку свою новенькую, прекрасно работающую ногу и все еще периодически поглядывал на нее с изумлением. Из-под серых шерстяных брюк торчала только ступня в носке. Он время от времени пошевеливал пальцами, словно убеждая себя самого, что у него теперь и вправду есть две ноги.

Грегори честно обдумал вопрос.

– До той ночи, когда Мекаре убила Царицу, я и понятия не имел, что Священный Источник можно извлечь из Акаши и передать кому-то еще, – признался он наконец.

– Но теперь-то знаешь, – настаивал Сет. – Вот ты сам думал о том, чтобы его украсть?

Грегори вынужден был признать, что такая мысль ему в голову не приходила никогда и ни в каком виде. И в самом деле, воскрешая пред мысленным взором ту сцену – которой он не был свидетелем, а лицезрел лишь телепатическими вспышками со стороны, а потом прочел ее описание в книгах Лестата – он всегда воспринимал ее событием не столько реальным, сколько мифическим.

– Все равно не понимаю, как им это удалось. Нет, я бы и пытаться не стал. И не хочу служить хранилищем Священного Источника.

На несколько мгновений он полностью отворил свой разум собеседникам, хотя, похоже, лишь Фарид и Флавий могли читать его мысли. Для Сета он так и оставался закрытой книгой – как и Сет для него: обычная история среди самых древних вампиров.

– А зачем бы кто захотел стать хранителем Священного Источника? – спросил Грегори.

Сет ответил не сразу.

– Ты подозреваешь меня в неискренности, так ведь? – наконец произнес он тихим отчетливым голосом. – Думаешь, наши труды тут сводятся к какому-нибудь незамысловатому плану, как бы почерпнуть из источника побольше силы?

– Нет-нет, ничего подобного, – потрясенно запротестовал Грегори. Ему бы, пожалуй, следовало оскорбиться, но он вообще не привык оскорбляться.

Сет глядел на него в упор, глядел неприязненно, почти враждебно. И Грегори понял: настал решительный, судьбоносный момент.

Он мог бы тоже ополчиться на Сета, проникнуться к нему неприязнью. Мог бояться его, дать волю зависти к его могуществу и древнему возрасту.

Мог – но не хотел.

Он печально подумал о том, как всегда мечтал о подобной встрече, о том, чтобы познакомиться с великой Маарет – лишь ради беседы с ней. О, он хотел бы часами разговаривать с ней – говорить, говорить и говорить, как часами разглагольствовал перед членами своего маленького семейства… хотя, как правило, они не понимали, о чем это он.

Он отвернулся.

Нет, он не станет враждовать с Сетом. Не станет его запугивать. Уж если чему он и научился за всю свою долгую жизнь, так это одному: подчас он способен напугать собеседника, даже мысли такой не имея.

Что уж тут греха таить – когда с вами заговаривает статуя, самая настоящая статуя, только дышащая и движущаяся, это слегка пугает.

Однако в общении с Фаридом и Сетом Грегори хотелось иного тона – теплого, дружеского, живого.

– Я хочу, чтобы мы стали братьями, – промолвил он Сету совсем негромко. – Жаль, что для братьев и сестер, разбросанных по всему свету, нет более подходящего слова, чем просто «родня». Вы стали родными для меня, вы оба. Я обменялся с вами кровью, и это сделало нас одной семьей, самыми близкими родственниками. Но мы и так все – одна семья.

Он беспомощно смотрел на украшенный прихотливым орнаментом камин. Мрамор с черными прожилками. Дар Франции. Яркая позолоченная подставка для дров. Пустив в ход свой сверхчуткий слух, Грегори слышал голоса за стеклом, голоса миллионов людей – тихие затихающие волны, пронизанные музыкой криков, смеха, молитв.

Тут заговорил Фарид. Обычным, повседневным голосом он принялся рассказывать о своей работе и о том, как теперь Флавию привыкать к новой «живой» ноге, которую Фарид ему так искусно пришил. Подробно описал многочасовую операцию по приживлению этой ноги, а потом ударился в рассуждения о природе Крови и о том, как сильно она отличается от крови простых смертных.

Речь его была густо пересыпана латинскими словами, которых Грегори не понимал.

– Но что это вообще за штука – Амель? – вдруг прервал он своего многоученого друга. – Прости, я не знаю всех этих терминов. Но что за живительная сила течет в нас всех? Как она изменяет кровь смертных, превращая в Кровь вампиров?

Фарид ответил – задумчиво и явно радуясь вопросу:

– Эта штука, это чудовище… Амель… он состоит из наночастиц, если я могу так выразиться. Это клетки, бесконечно меньшие, чем самая крохотная эукариотическая клетка – но все равно клетки, если вы понимаете мою мысль. И у этого существа есть свои границы, размеры, жизнь, что-то типа нервной системы и мозг или ядро, которое определяет все его физические характеристики, а также и эфирные признаки. Если верить колдуньям, некогда он обладал разумом. И голосом.

– Ты хочешь сказать, что эти клетки можно разглядеть под микроскопом? – уточнил Грегори.

– Нет, – покачал головой Фарид. – Мне этого так и не удалось. Я распознаю свойства этого существа по его поведению. Когда смертный превращается в вампира – как будто щупальце, отросток этого чудовища проникает в новый организм, укореняется в самом мозгу хозяина и медленно начинает его преобразовывать. Старение останавливается. Алхимическая кровь существа точно так же трудится над кровью смертного, медленно впитывая ее и преобразуя то, что впитать не удалось. Так происходит со всеми биологическими тканями – вошедшая субстанция становится единственным источником изменения и развития клеток. Улавливаешь?

– Ну, да, по-моему, я это всегда понимал, – сказал Грегори. – И теперь, чтобы работать и дальше, ему нужна новая человеческая кровь.

– И какая цель всего происходящего? – вмешался Флавий.