Убивец снова умолял Антуана остаться с ним.

– Насколько мы знаем, Арман, Луи и Лестат в этой истории – все заодно. А вдруг это всё они и затеяли, герои «Вампирских хроник». Но я уже говорил – оно было неизбежно. И Бенджи, я уверен, точно так же думает, только вслух не скажет. Не смеет. Но нынче-то еще хуже стало. Ты их слышишь – голоса? Прошлой ночью случилось аутодафе в Катманду. Ты вот обмозгуй все, старик. Оно, что бы это ни было, движется через Индию, а оттуда переберется на Ближний Восток. Все еще хуже, чем в прошлый раз. Куда тщательнее. Я прямо нюхом чую. И все помню. Я знаю.

Они со слезами расстались чуть дальше, к юго-востоку от Нью-Йорка. Убивец не согласился идти дальше. Очередной выпуск передачи Бенджи лишь подтвердил его худшие опасения. Очередное аутодафе произошло в Калькутте. Вампиры на сотни миль вокруг видели мысленным взором изображение бойни и в ужасе бежали на запад.

– Ну ладно, – сказал Убивец. – Уж коли ты твердо решился, расскажу тебе все, что знаю. Арман и все остальные живут в особняке в Верхнем Ист-сайде, в полквартале от Центрального парка. У них три дома соединены в один, и у каждого свой выход на улицу. На каждом крыльце стоят колонны в греческом стиле, а со стороны улицы растут старые деревья, окруженные маленькими железными оградками. Дома довольно высокие, этажей пять, наверное, и под окнами такие, знаешь, как бы балкончики с железными перильцами, только на самом деле никаких балконов нет.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – признательно отозвался Антуан. На самом деле он просто считывал образы из мозга Убивца, но побоялся, что признаваться в том будет грубо.

– Внутри там сплошные роскошества, – продолжал Убивец, – ну чисто дворец, а окна они на ночь оставляют открытыми, и, понимаешь, заметят тебя задолго до того, как ты сам их увидишь. Они ж могут оказаться за любым окном. Углядят тебя, ты и близко подойти не успеешь. Особняк называется «Врата Троицы» – и многие кровопийцы тебе подтвердят: попробуй мы туда хоть нос сунуть, для нас это будут врата смерти. И помни, мой друг, убивает всегда Арман. Много лет назад, когда Лестат уехал в Новый Орлеан – после встречи с Мемнохом-Дьяволом, – именно Арман не подпускал к нему никакого отребья. Лестат спал в часовне старого монастыря…

– Да-да, я помню по книгам, – кивнул Антуан.

– Ну так вот, город очистил именно Арман. Антуан, прошу тебя, не ходи ты туда! Он сотрет тебя с лица земли.

– Я должен идти, – ответил Антуан. Как мог он объяснить этому простому парню, заботящемуся лишь о том, как бы выжить, что для него самого нынешнее существование совершенно невыносимо? Даже новоприобретенное общество другого вампира не заполнило гложущую пустоту внутри.

Они обнялись на прощание. Убивец повторил, что направляется в Калифорнию. Раз побоища смещаются к западу, он тоже двинется на запад. Он слышал рассказы о великом вампирском целителе, обитающем в Южной Калифорнии – бессмертном по имени Фарид, который изучал Темную Кровь под микроскопом и иногда давал приют бродягам навроде Убивца, если они пожертвуют ему немного крови и тканей для экспериментов.

В жилах Фарида текла очень древняя кровь: его создал вампир по имени Сет, почти такой же старый, как сама Великая Мать. Сету и Фариду никто не страшен. Короче, Убивец считал, что это его единственная надежда – и собирался поискать этого лекаря в Калифорнии. Он умолял Антуана передумать и отправиться с ним. Но Антуан не передумал. Не мог.

Потом Антуан долго рыдал. Снова один-одинешенек! В то утро, ложась спать, он услыхал многоголосый плач – стенания могучих вампиров, передающих от одного к другому горестную весть. В Индии случилось очередное массовое сожжение. Антуана охватило чувство глубокой обреченности. Вспоминая долгие годы, что он бесцельно бродил по свету или спал в глубинах земли, он думал, что понапрасну растратил дар, переданный ему Лестатом. Растратил. Никогда прежде он не сознавал, как драгоценен этот дар. Раньше ощущал лишь, какие муки этот дар несет с собой.

Однако не так дело обстояло с Бенджи Махмудом.

– Мы – единый народ, мы должны думать как единый народ, – частенько повторял Бенджи. – С какой стати позволять Аду взять над нами верх?

Антуан твердо решился не отступать. Он разработал план. Он не станет и пытаться вступать в разговоры с этими могущественными вампирами. Пусть музыка говорит за него. Разве не так было всю его долгую жизнь?

На подступах к городу – перед тем, как украсть машину и отправиться в ней на Манхэттен – он зашел в благоухающий ароматическими свечами парикмахерский салон и велел очаровательной крошке подстричь и уложить его черные волосы по современной моде, а затем нарядился в элегантный черный костюм от «Армани», белую рубашку от «Хьюго Босс» и глянцевитый шелковый галстук от «Версаче». Даже ботинки на нем были наимоднейшие, из итальянской кожи. Антуан старательно натер белоснежную кожу маслом и чистой золой, чтобы она не так сверкала и светилась в ярких городских огнях. Если все эти ухищрения позволят ему выгадать хоть миг промедления, он воспользуется этим мгновением, заставит скрипку запеть!

И вот он добрался до начала Пятой авеню, бросил украденный автомобиль в каком-то переулке и тут услышал неистовую, безумную игру Сибель. Он узнал ее с первой же ноты. И да, прямо перед ним стоял описанный Убивцем величественный комплекс «Врата Троицы». На красивом фасаде мягко светились окна. В ушах у Антуана звучал могучий ритм сердцебиения Армана.

Антуан кинул под ноги футляр и торопливо настроил скрипку. Сибель тем временем оборвала длинную тревожную пьеску, которую играла, и вдруг перешла к мягкому и нежному этюду «Грусть».

Антуан пересек Пятую авеню и двинулся к дверям особняка, на ходу подхватив музыку Сибель, вслед за ней выводя ускользающую, нежную и невыразимо печальную мелодию этюда – и вместе с ней убыстряя темп бурных музыкальных фраз. Сибель отчетливо заколебалась, но продолжала играть, теперь уже снова медленно и нежно – и скрипка Антуана пела вместе с ней, вплеталась в ее песнь. По щекам Антуана катились слезы, он не мог их унять, хоть и знал, что они будут окрашены кровью.

Он все играл и играл вместе с Сибель, подчиняясь ей, спускался к самым глубоким и мрачным нотам, какие только мог выжать из басовой струны.

И вдруг Сибель остановилась.

Тишина. Антуану казалось, он сейчас упадет. Вокруг собралась толпа смертных, но он видел лишь нечеткие, расплывающиеся фигуры. Внезапно решившись, он снова поднял смычок и от мягкой ласковой мелодии Шопена перешел к сильной, полнокровной музыке бартокского концерта для скрипки – исполняя партии и оркестра, и скрипки вихрем неистовых, мучительных, диссонирующих нот.

Взор у него помутился, он более не видел ничего вокруг, хоть и чувствовал, что толпа зрителей все росла. Клавиши Сибель безмолвствовали. Но теперь, все глубже и глубже погружаясь в Бартока, ускоряя темп до почти нечеловеческой скорости, Антуан чувствовал: это его песня, его сердце рвутся наружу.

Душа его пела вместе с музыкой. Теперь мелодия принадлежала лишь ему одному, выражала его думы и переживания.

Пустите меня к себе, умоляю, пустите. Луи, пусти меня к вам. Я создан Лестатом, но не имел возможности узнать вас. В те давние времена я не хотел причинить вред ни тебе, ни Клодии. Прости меня, впусти меня к вам. Бенджи, мой путеводный свет, впусти меня. Бенджи, утешение мое в бесконечной тьме, отвори мне. Арман, умоляю тебя, найди в своем сердце хоть уголок для меня, впусти меня к вам.

Но скоро слова пропали, затерялись, Антуан мыслил уже не словами или хотя бы слогами, все заменила музыка – пульсирующими живыми нотами. Антуан раскачивался из стороны в сторону. Его уже не заботило, похож ли он на человека, звучит ли его мелодия привычно для смертного уха. В глубине сердца он сознавал, что, если ему и суждено погибнуть сейчас, на месте, он не станет роптать на судьбу, ни единой частицей своего существа не восстанет против гибели, ибо сам навлек на себя смертный приговор. Если он и погибнет, то от собственной же руки и за то, кто он есть. Музыка. Он – это музыка.