Тетя Мардж и тетя Джулия в ужасе умоляли судью смягчить приговор. Они и их адвокаты снова и снова твердили, что не выдвигают против Роуз никаких обвинений за кражу машины, что это была всего лишь подростковая выходка, не более того, и что необходимо связаться с дядей девочки.

Ничего не помогло. На Роуз надели наручники и отвезли ее куда-то в южную Флориду, в исправительное заведение.

По дороге туда она смирно сидела, глотая слезы, а несколько мужчин и женщин в машине рассуждали об «истинно христианском окружении», где Роуз научится читать Библию и «быть хорошей девочкой» и откуда вернется к тетям «послушным христианским ребенком».

«Приют» превзошел самые худшие страхи Роуз.

По приезде их встретили директор приюта, мистер Хейс, и его жена, миссис Хейс, оба очень приветливые, любезные и хорошо одетые.

Но едва полицейские уехали и Роуз осталась с ними одна, они заявили, что она должна признаться во всех своих плохих поступках, а иначе «Дивная Благодать» ей, увы, не поможет.

– Ты сама прекрасно знаешь, чем занималась с парнями, – сказала миссис Хейс. – Знаешь, какие принимала наркотики и какую слушала музыку.

Роуз пришла в ужас. Она никогда не занималась с парнями ничем плохим, а из музыки предпочитала классику. Да, иногда она слушала рок, но… Тут миссис Хейс покачала головой. Отрицать, кто она такая и что она натворила – очень, очень скверно, сказала миссис Хейс. И она не хочет больше видеть Роуз, пока та не одумается и не начнет себя хорошо вести.

Роуз отвели в угрюмое стерильное здание, вручили безобразное бесформенное платье и велели двум старшим ученицам сопровождать ее, куда бы она ни пошла, даже в туалет. Ей не давали ни минутки побыть одной, следили за ней даже во время самых интимных телесных отправлений.

Кормили в приюте ужасно, а уроки состояли из чтения и переписывания стихов из Библии. Роуз били, если она случайно встречалась глазами с другими девочками или учителями, или пыталась «болтать», или задавала вопросы. Ее заставляли на коленках драить пол в столовой за «плохое поведение».

Когда Роуз потребовала, чтобы ей позволили позвонить домой и рассказать тетям, как с ней тут обращаются, ее отвели в карцер – крохотный чуланчик с маленьким окошком под потолком. Старая надзирательница отхлестала ее ремнем и сказала, что пора ей уж хорошенько задуматься над своим поведением, а не то ей вообще никогда не разрешат позвонить семье.

– Неужели ты хочешь быть дурной девочкой? – скорбно вопрошала старуха. – Разве не понимаешь, что твои родители отдали тебя сюда потому, что хотят тебе же помочь? Они не хотят, чтобы ты сейчас была с ними. Ты разочаровала их, ты не слушалась.

Два дня Роуз пролежала на полу карцера, заливаясь слезами. В тесной комнатенке пахло хлоркой и мочой, а из обстановки были лишь соломенный тюфяк да ведро. Дважды в день ей приносили еду. Девочка чуть постарше присела рядом и шепнула:

– Не упрямься. Тебе их не победить. И, пожалуйста, ешь. А то они будут давать тебе одну и ту же порцию снова и снова, пока ты не съешь, даже если все протухнет.

Роуз пришла в ярость. Где же тетя Джулия и тетя Мардж? Где дядя Лестан? А вдруг он узнал, что случилось, разозлился и больше не хочет иметь с ней дела? Нет, в такое поверить она никак не могла. Он не способен отвернуться от нее, даже не поговорив! Но девочку терзал стыд за ее проступок. И еще было стыдно за себя, за то, во что она превратилась – в бесформенной одежде, немытая, нечесаная, все тело чешется и болит.

Ее лихорадило, она чувствовала себя совершенно разбитой. Под бдительными взглядами охранниц ей не получалось сходить в туалет. Тело ломило, голова раскалывалась. В жизни у нее так не болели живот и голова.

У Роуз начался жар, но тут ее повели на первый сеанс групповой терапии. Помыться и принять душ ей не разрешили, так что она чувствовала себя совсем грязной.

На грудь ей прицепили бумажный плакатик с надписью «Я шлюха» и велели признаться перед всеми, что она принимала наркотики, слушала сатанинскую музыку и спала с парнями.

Роуз снова и снова твердила, что она ни с кем не спала и даже не пробовала наркотиков.

И снова и снова другие воспитанницы, обступив ее сплошным кольцом, скандировали:

– Покайся, покайся!

– Скажи: «Я шлюха!»

– Скажи: «Я наркоманка!»

Роуз отказывалась. Рыдала. Она никогда не принимала наркотиков! У них в школе вообще никто не принимал наркотиков! И она никогда ничем таким не занималась с мальчиками – разве только один раз поцеловалась на танцах.

Потом вдруг как-то оказалось, что она лежит на полу, а другие девочки навалились ей на руки и на ноги. Роуз все кричала и кричала, пока ее не начало рвать и она чуть не задохнулась. Она боролась и вырывалась изо всех сил, истошно визжала, брызгая рвотой во все стороны.

Когда она очнулась, в комнате никого не было. Роуз понимала, что серьезно больна. Она вся горела от жара, живот болел просто невыносимо, голова пылала. Заслышав, как кто-нибудь проходит мимо, она снова и снова просила пить, но получала лишь один ответ:

– Симулянтка!

Сколько она пролежала там? Казалось – много дней, но она очень скоро впала в полузабытье. В бреду она беспрестанно умоляла дядю Лестана: «Пожалуйста, пожалуйста, забери меня отсюда! Я не хотела ничего плохого, пожалуйста, прости меня». Наверняка он не хочет, чтобы она так страдала! Наверняка тетя Мардж и тетя Джулия расскажут ему, что случилось. Когда Роуз уводили из зала суда, тетя Мардж билась в истерике.

В какой-то момент Роуз вдруг поняла: она умирает. Она уже не могла думать ни о чем, кроме воды. Стоило ей забыться, как снова мерещилось, будто кто-то дает ей попить. Но она приходила в себя – и воды не было. И никого рядом не было. Никто не проходил мимо, не обзывал ее симулянткой, не велел каяться.

На Роуз снизошло странное спокойствие. Так вот где окончится ее жизнь. Может быть, дядя Лестан просто не знает и не понимает, как здесь ужасно. Да и какая теперь разница?

Иногда она ненадолго засыпала и видела сны, но потом снова приходила в себя, дрожа от лихорадки. Губы у нее растрескались. А живот, грудь и голова так жутко болели, что бедняжка уже не сознавала ничего, кроме боли.

Так, то и дело проваливаясь в беспамятство, бредя видениями стакана холодной воды, воды для питья, она вдруг услышала вой сирен. Сперва вдалеке, но с каждым мигом все громче и громче – а потом к сиренам присоединились и сигналы пожарной тревоги в самом приюте – надрывные, невыносимо громкие. Роуз почувствовала запах дыма. Увидела отблески пламени. Вокруг визжали и кричали другие воспитанницы.

Стена прямо рядом с ней вдруг разлетелась на части. Потолок тоже. Комната словно бы взорвалась летящими во все стороны ошметками досок и штукатурки.

В комнату ворвался ветер. Крики и визг вокруг становились все громче.

Возле Роуз возник какой-то человек – очень похожий на дядю Лестана, но все же не дядя Лестан. Темноволосый красавец с такими же яркими глазами, как у дяди Лестана, только вот у него глаза были зелеными. Он подхватил Роуз с тюфяка, завернул во что-то теплое и понес куда-то наверх.

Роуз увидела, что все вокруг объято пламенем. Приют полыхал огнем.

Незнакомец уносил девочку все выше и выше – совсем как много лет назад на маленьком островке среди моря.

Воздух вокруг дышал дивной прохладой.

– Да, да, звезды… – прошептала Роуз.

Увидев безбрежный звездный простор, она снова превратилась в малышку на руках у дяди Лестана.

– Спи, Роуз, – произнес мягкий голос у нее над ухом. – Ты теперь в безопасности. Я отнесу тебя к дяде Лестану.

Роуз пришла в себя в больничной палате. Вокруг толпились люди в белых халатах и масках. Ласковый женский голос произнес:

– Все будет хорошо, милая. Сейчас я тебе кое-что дам и ты уснешь.

За спиной медсестры стоял тот самый незнакомец, что принес Роуз сюда – темноволосый и зеленоглазый. Кожа у него была такой же смуглой, как у дяди Лестана. Мягкими, точно шелк, пальцами он погладил Роуз по щеке.