Нет сомнений, что, слушая рассказ мужа, Жозефина дрожала. Теперь она смотрит на Бонапарта новыми глазами. Мы уже упоминали об этом, а теперь находим этому подтверждение в письме, сохранившемся в Мальмезоне и адресованном гражданину Ване, негоцианту и кузену Ж. М. Эмри. После возвращения, — пишет она, — Бонапарт «выказал себя еще более любящим, чем раньше». Поэтому она «совершенно счастлива».

На следующий день после отправки этих строк, 6 ноября, т. е. 15 брюмера, Жозефина провожает мужа. Он не без опаски едет на банкет, устроенный на семьсот персон в честь его и Моро в церкви Сен-Сюльпис, которую переделали в храм Победы. Бонапарт боится, как бы его не отравили, и ест только яйца вкрутую. Под сводами церкви царит холод, такой же ледяной, как общий тон застолья. Каждый следит за любым своим словом и лишь вполголоса поверяет соседу свои тревоги или надежды.

— Мне скучно. Едем отсюда, — заявляет Бонапарт.

Возвратясь на улицу Победы, он застает там Фуше, Арно и неизбежного Гойе, который пожирает Жозефину глазами. Когда директор и министр отбывают, Арно, убежденный, что чистка назначена на завтра, 1 6 брюмера, осведомляется;

— В котором часу завтра?

— Завтра ничего. Партия отложена.

— Сейчас, когда дело зашло так далеко?

— Послезавтра все будет кончено.

— А вдруг завтра что-нибудь произойдет? Вы же видите, генерал, секрет просачивается.

— Старейшины — люди робкие. Они требуют еще сутки на размышление.

— И вы дали им эти сутки?

— Что за беда? Я оставляю им время убедиться, что могу действовать как с ними, так и без них. Итак, восемнадцатого!

16 брюмера Гойе, который, как сказал Андре Гавоти, «все еще верит в чистоту намерений своей обольстительной подруги, равно как в совершенство возглавляемого им режима», наносит Жозефине визит. Вот так ежедневно, в четыре часа пополудни, он является к той, кого любит. Она принимает его на своем канапе, не жалея на него ни улыбок, ни креольского сюсюканья, ни нежных взглядов, потому что по-прежнему надеется вовлечь директора в заговор. Но он, слепой, как сама страсть, вселившаяся в пятидесятилетнего мужчину, пребывает в экстазе и не замечает ее плутовства, так что, приехав на улицу Победы, Фуше слышит от него:

— Что нового, гражданин министр?

— Да ничего, честное слово, ничего.

— Полноте!

— Все та же болтовня.

— О чем же?

— О заговоре.

— О заговоре? — изумляется находчивая Жозефина, напуская на себя встревоженный вид.

— Да, о заговоре, но я знаю этому цену. Я в этом разбираюсь, гражданин директор, можете на меня положиться. Существуй заговор с тех пор, как о нем говорят, мы бы уже имели тому доказательства на площади Революции или Гренельской равнине.

Как хорошая актриса — «это была настоящая женщина», — скажет о ней ее муж, — Жозефина изображает крайний испуг, Гойе улыбается и думает, что успокоит ее таким заявлением:

— Министр говорит как человек, знающий свое дело; сказать нечто подобное при нас значит подтвердить, что ничего подобного нет; поступайте, как правительство: не тревожьтесь из-за этих слухов и спите спокойно.

Вечером Жозефина дает обед, на который приглашены Бернадот, Редерер и, главное, Моро. После трапезы, пока его жена уснащает беседу тысячью мелочей, секретом произносить которые к месту она щедро наделена, Бонапарт берет соперника за руку и отводит в сторону.

— Ну, генерал, что вы думаете о положении Республики?

— Полагаю, генерал, что, если не удалить людей, которые так плохо управляют ею, и не заменить нынешний порядок лучшим, надежд на спасение отечества не останется.

— Очень рад, что вы испытываете подобные чувства. Я боялся, как бы вы не оказались в числе тех, кто носится с нашей дрянной конституцией.

— Нет, генерал, я убежден, что наши институты нуждаются в изменениях; нужно только, чтобы эти изменения не посягали на основные принципы представительного правления и великие принципы свободы и равенства.

— Разумеется, — отвечает Бонапарт. — Все должно быть сделано в интересах народа, но нам нужно более сильное правительство.

Моро предлагает помощь своих друзей якобинцев, которые, по его словам, готовы примкнуть к движению. Бонапарт пожимает плечами.

— Мне нечего делать с вами и вашими друзьями, вы не представляете собой большинство. Вы перепугали Совет своим предложением объявить отечество в опасности и голосуете с людьми, которые позорят ваши ряды.

Он уже говорит как хозяин положения.

17, накануне великого события, весь день уходит на организационные мелочи. Сийес в перерыве между двумя уроками верховой езды пишет декреты. Оба председателя палат, которые участвуют в заговоре, готовят повестки с вызовом, которые будут разосланы депутатам глубокой ночью; Реньо де Сен-Жан-д'Анжели составляет афиши и «Обращение к парижанам», которые отправит в набор сын Редерера.

Бонапарт ищет себе коня.

Он располагает только кабриолетом, но Францию не покоряют в пролетке; поэтому адмирал Брюи одалживает ему вороного скакуна с огненным взглядом, но слишком норовистого. Бонапарт хочет выглядеть внушительным перед Советом старейшин, куда он отправится 18 брюмера, чтобы получить полномочия и принести присягу; для этого он окружит себя многочисленным штабом. Поэтому он созывает на восемь часов следующего утра всех наличных офицеров и сорок старшин Национальной гвардии. Что касается трех парижских кавалерийских полков, он извещает их, что в первом часу дня устроит им смотр на авеню Елисейских полей. Себастьяни^[195], который участвует в заговоре, соглашается разместить на площади Согласия несколько пехотных полков.

А что Гойе?

Вечером, отобедав у Камбасереса, Бонапарт просит жену отправить с Евгением в Люксембургский дворец следующую записку — форменную уловку уличной девки:

«Когда дело идет о заговоре, все позволено», — скажет Бонапарт, Цель его проста — иметь Гойе под рукой.

— Вот уже тогда волей или неволей он сядет в седло вслед за мной.

Жозефина и Бонапарт расставили капкан, чтобы заманить в него Гойе. Но они не приняли в расчет г-жу Гойе, которая уже не взирает благодушно на «два-три часика», проводимые ежедневно ее мужем в обществе чрезмерно соблазнительной г-жи Бонапарт. В такой ранний час — кто же наносит визиты в восемь утра? — да еще вместе с нею — это кажется ей странным, чтобы не сказать подозрительным. Поэтому она отправляется в особняк на улице Шантрен одна, К ее изумлению, улица, маленькая аллея и сад заполнены офицерами, которые, видя, сколько их туда вызвали, уже догадались, что «назначено на сегодня». Г-жу Гойе принимает Бонапарт, рассчитывающий в равной мере и на страсть Гойе к Жозефине, и на потворство и ослепление гостьи.

— Как! Разве председатель не приедет?

— Нет, генерал, он не может.

— Его приезд совершенно необходим. Напишите ему, сударыня, а я переправлю вашу записку.

Г-жа Гойе считает, что она всех перехитрила, нацарапав мужу следующие строки:

«Ты хорошо сделал, что не поехал сюда, мой друг: все здесь происходящее говорит мне, что приглашение было ловушкой. Я не замедлю вернуться к тебе…»

На этот раз у Жозефины нет оснований скрывать правду. Через несколько минут Бонапарта вызовут в Совет старейшин, и он вскочит на коня.

— Все, что вы видите, сударыня, — объявляет она упрямице, — должно подсказать вам неизбежность предстоящего. Я в отчаянии, что Гойе не отозвался на мое приглашение, согласованное с Бонапартом, который жаждет, чтобы председатель Директории стал членом подготовленного моим мужем правительства. Отправив свое письмо с Евгением, я достаточно ясно показала, какое значение этому придаю.