— Не могу сделать для своих больше, чем делаю.

«Клан» может быть доволен, но — и так продлится до конца невероятной карьеры Наполеона — клан будет считать, что для него всегда делают слишком мало.

Бонапарт много раз возвращается на улицу Шантрен, невзирая на присутствие мопса Фортюне, который ревниво лает на непрошеного чужака и пытается его укусить. Роскошь, чисто показная роскошь галантной дамы, ослепляет его. Он восхищается всем, в том числе очаровательной манерой Розы принимать гостей, каждому из которых она говорит именно то, что надо сказать, тактом, с которым она поддерживает разговор, и способом, которым она варит подаваемый ею самой кофе — «мартиникский кофе, присылаемый ей матерью с собственных плантаций». Бонапарт даже не подозревает, что у хозяйки дома за душой одни долги, что слугам платят редко, а поставщикам и того реже и что у «Розы бесконечно больше платьев и шалей, чем сорочек и юбок». Правда, о последних двух предметах туалета речь и не заходит — это было бы неуместно. Перед этой «дамой» гость чувствует себя сущим провинциалом и… чересчур уж мелким дворянчиком. Он ведь еще не знает, что титул виконтессы ею узурпирован. Бонапарт весь под властью несравненных чар «несравненной Жозефины», Он уже зовет ее так, не желая употреблять имя Роза — его произносило слишком много мужских губ.

— Какой за-а-бавный этот Бонапарт!

Теперь он любит ее, как никогда еще не любил.

— Я действительно любил ее, но не уважал: она была слишком ленива, — признается он на Святой Елене.

Покамест он ослеплен. Он больше не слышит ее лжи, не разгадывает ее хитростей, не видит явной поверхностности, но заодно не чувствует ее щедрости, услужливости, неумения ненавидеть, простоты. Он ослеплен тем, о чем говорит во второй — и не слишком приличной — части своего признания:

— В ней было нечто такое, что нравилось. И, прежде всего, п…, лучше которой не бывает. Там таился весь мартиникский Труаз-Иле сразу.

Она, черт ее побери, отлично это знает и пускает в ход свое искусство кокетки, каким владеет в совершенстве. Ее забавляет разожженная ею пламенная страсть, и на следующий же день, после того как она отдалась ему, — это было для нее отнюдь не трудным шагом, — она несколько удивлена, не без труда разбирая его первое письмо:

«7 часов утра.

Я просыпаюсь, весь полон тобой. Твой портрет и воспоминание о вчерашнем упоительном вечере не дают покоя моим чувствам. Как вы действуете на мое сердце, нежная и несравненная Жозефина! Вы сердитесь? Вы печальны? Вы встревожены? Моя душа разрывается от боли, и для вашего друга нигде нет покоя. Но сколь я счастлив, когда, отдаваясь подчинившему меня чувству, я впиваю с ваших губ, черпаю из вашего сердца пламя, которое меня сжигает. Ах! Этой ночью я отчетливо понял, что ваш портрет — это не вы! Ты выезжаешь в полдень, я увижусь с тобой около трех. А пока что, mio dolce amor^[103], прими тысячу поцелуев, но не возвращай их: они воспламеняют во мне всю кровь».

Вот он и стал жертвой чар.

Он околдован возможностью держать в объятьях это томное чувственное тело, все в ямочках, гибкое, как пальма Антильских островов, дышащее любовью. Он, неопытный, восхищен также искушенностью своей партнерши. Партнерши настолько ловкой, что ей удается внушить, будто именно с ним она открыла для себя и постигла эту восхитительную науку.

Началось сказочное приключение, которое превратило маленькую креолку легкого нрава — и еще более легкого поведения — в повелительницу обширной империи и королевства.

Вечером 9 марта 1796, 19 вантоза IV года, в красивой раззолоченной гостиной во втором этаже особняка за N 3 по улице д'Антен собралось пять человек. Комната с драгоценной обстановкой времен Регентства^[104] служит сегодня кабинетом директору Парижско-Нидерландского банка. В 1796 гостиная была залом бракосочетаний мэрии II округа, и в тот вечер новобрачная, трое свидетелей и комиссар Директории Колен-Лакомб, бурбоннезец^[105] с деревянной ногой, в обход закона заменяющий официального чиновника мэра Леклерка, который, вне сомнения, отправился спать, уже больше часа ждали новобрачного и четвертого свидетеля, иными словами, Бонапарта и его адъютанта Лемаруа.

Время от времени Роза, ставшая Жозефиной, поглядывает на Барраса, потому что в компании с Тальеном и верным Кальмеле он, действительно, выступает свидетелем на этом странном бракосочетании. Он был совершенно изумлен, узнав, что этот маленький дурачок-генерал претендует на руку женщины, которую для того, чтобы обладать ею, нужно только учтиво попросить. Он улыбается, вспоминая, как выговаривал Бонапарту за чрезмерное великодушие:

— Ты, кажется, принял нашу Богарне за одного из солдат Тринадцатого вандемьера, которых нельзя обойти при раздаче наград. Ты бы лучше послал эти деньги семье: она нуждается в них, и я совсем недавно отправил ей вспомоществование.

Бонапарт покраснел, потом стал защищаться:

— Я не делал подарков своей любовнице. Никогда не обольщал девушек. Я из тех, кто предпочитает любовь готовую любви, которую еще надо взрастить. Однако каково бы ни было теперь положение госпожи Богарне, но если у нас с ней серьезные отношения, а подарки, за которые вы меня упрекаете, были свадебными подарками, что вы имеете возразить, гражданин директор?

— Ты это всерьез говоришь?

— Прежде всего, госпожа Богарне богата, — взрываясь, отпарировал Бонапарт.

Баррас кончил тем, что ответил:

— Ну, раз ты советуешься со мной всерьез, отвечу тебе твоими же собственными словами: почему бы и нет? Ты одинок, тебе не за что зацепиться. Твой брат Жозеф указал тебе путь — брак. Он уже выкарабкался из нищеты благодаря приданому Клари… Женись. Женатый человек сразу обретает место в обществе, большую сопротивляемость и свободу маневра в борьбе с недругами.

По словам Наполеона, — он сказал их на Святой Елене, — Баррас якобы добавил:

— Она связана со старым режимом и с новым; она придаст тебе устойчивости, у нее лучший дом в Париже.

В этом было-таки известное преувеличение.

Бонапарт опаздывал уже больше чем на час.

А вдруг он вовсе не приедет? Нет, невозможно. Он любит ее с того недавнего дня, когда она отдалась ему. Но разве этот брак не безумие? Жених ревнив, экономен, порядлив. Невеста легкомысленная, беспорядочная мотовка. К тому же между ними шесть лет разницы. Когда она напомнила ему об этом, он пропел — кстати, фальшиво:

Теперь он, конечно, приоделся и не лишен обаяния. У него привлекательный взгляд и улыбка. Но она нисколько не любит «Бонапарта», как называет его и всегда будет называть, находя имя его слишком необычным. Она долго колебалась, выходить за него или нет. Для нее Бонапарт всего лишь «уличный генерал», выросший на мостовых Вандемьера. Сначала Розе льстила жгучая страсть, которую она спустила с цепи в этом мрачнолицем «Коте в сапогах». Нравиться для нее — радость, доставленная самой себе. Выгода, разум вмешаются в дело позже. А потом несколько докучная любовь Бонапарта начнет ее тревожить.

Она объясняла одной подруге: «Вы спросите меня: „Вы любите его?“ — Что вы, нет. — „Значит, вас от него воротит?“ — Нет, но у меня к нему всего лишь теплое чувство, и это мне не нравится. Я восхищаюсь отвагой генерала, обширностью его знаний, живостью ума, но, признаюсь, меня пугает власть, которой он, видимо, добивается над окружающими. Если мы соединимся, а он меня разлюбит, не придется ли мне слышать попреки тем, что он для меня сделал? Что мне тогда останется? Плакать».