Конечно, — и это часто его смущало, — Жозефина со своей простодушной и бессознательной креольской аморальностью без всякого жеманства говорит о былых любовниках. Спору нет, у нее отсутствуют какие-либо нравственные правила. Она ветрена, легкомысленна, кокетлива, «может быть, чересчур галантна», как выразится он на Святой Елене, и склонна «к зигзагам любви». Спору опять-таки нет, ее образование часто оставляет желать лучшего. Она почти — чтобы не сказать вовсе — ничего не читает, ей скучно брать в руки перо. У нее одна забава — наряжаться, заказывать себе платья, подбирать ленту к волосам. Только здесь она не ленится.

Невежественна? Безусловно. Однако она сумела приобрести и сохранить небольшой запас познаний, которым умела пользоваться. Ее почитали безмозглой. Кажется, однако, что мозгов у нее было достаточно или, по крайней мере, столько, сколько надо, чтобы превосходно воспользоваться тем немногим, что у нее есть. Ума у нее хватало «лишь на четверть часа в день», по словам ее соперницы г-жи де Воде. Что ж, это не так уж плохо — много ли женщин могут похвастать тем же?

Она обладала еще одним достоинством, которое нельзя приобрести, — на редкость тонким тактом, врожденным чутьем к обстоятельствам. Она отличалась такой ловкостью, так умело вела свою ладью, что поневоле приходится признать за ней ум; ее изворотливость превосходит — и намного — вечный и справедливо превозносимый женский инстинкт.

Для того чтобы окончательно убедиться, что он правильно поступает, делая свою подругу императрицей, Бонапарту достаточно вспомнить, с каким изяществом, обаянием, тонкостью она принимает посетителей. Быть может, он имеет основание упрекнуть ее в чрезмерной приветливости и доступности. Но эти недостатки — следствие ее достоинств. И он радуется, что находит ее столь «полезно соблазнительной».

Бонапарту еще достаточно представить себе «ее походку, которой гибкость и легкость движений сообщали некую воздушность, не исключавшую, впрочем, величавость государыни». Она, действительно, умела принимать исполненные грацией позы, так восхищавшие ее мужа, что пятнадцать лет спустя, на Святой Елене, он скажет о них:

— Она использовала все средства, чтобы умножить свою привлекательность, но делала это настолько тайно, что никто ничего не замечал.

Она умела всегда «остановиться на сцене», всегда удивительно владела собой, но делала это необыкновенно приятно.

И, наконец, она была красива.

Жозефина красива? Да, она не просто хорошенькая. Ее лицо «выражало все впечатления души, никогда не изменяя ее сущности — очаровательной кротости». Когда «живые и мягкие» глаза жены смотрели на Бонапарта, он нередко испытывал то же волнение, что когда-то. Он любил ее «длинные и шелковистые» светло-каштановые волосы, которые она так обворожительно укладывала по утрам под косынку из красного Мадраса, придававшего ей «наипикантнейший креольский вид»; любил ее кожу, восхищаясь ее «шелковистой прозрачностью»; любил ее тело, руки, грудь, не утратившие девичьей гибкости; любил ее подвижные черты, непрестанно менявшие выражения, и, особенно, голос, мягкий, серебристый, ласкающий тембр которого был так восхитителен, что вы «невольно останавливались, чтобы послушать его», голос, заставивший Бонапарта сказать Бурьену назавтра после Маренго, когда народ восторженно встречал его:

— Слышите этот несмолкающий гром приветствий? Он столь же сладок для меня, как голос Жозефины.

И Бонапарт вновь отказывается расстаться с женой, с тою, кто станет императрицей.

Серия 

 "ПОРТРЕТ»