Прусский посол имеет все основания написать своему двору: «Все вокруг первого консула и его супруги возвращается к повадкам и этикету Версаля. Со всех сторон роскошные наряды, экипажи, ливреи, многочисленная челядь. Иностранцы и иностранные дамы, представляемые первому консулу и допускаемые в общество его супруги, тщательно отбираются одним из префектов дворца. Первый консул любит иногда поохотиться, и леса, где прежде охотились короли Франции и принцы крови, скоро будут зарезервированы за ним и офицерами его свиты».

В ожидании переезда в Сен-Клу, а затем в Фонтенбло, Большой Трианон и Рамбуйе, Жозефина в июне 1802 вновь отправляется в Пломбьер, по-прежнему надеясь излечиться от бесплодия. Кстати, Люсьен иронически бросил ей на прощание:

— Ну, сестрица, сделайте нам маленького Цезариона^[262].

Она путешествует как монархиня, ее эскортируют целые подразделения жандармов или карабинеров. В Нанси — большой обед в префектуре. На этот раз она предпочла бы побольше простоты, «Я чувствую, что не рождена для такого величия, — пишет она дочери по приезде в Пломбьер. — Я была бы счастливей, уединенно живя среди того, что мне дорого».

Едва она начала лечиться, как получает письмо от мужа, находящегося в Мальмезоне, где ее заменяет Гортензия, которая ждет ребенка: «Я еще не получил от тебя известий. Надеюсь, ты уже начала принимать ванны. Здесь нам всем немного грустно, хотя милая девочка отлично справляется с ролью хозяйки дома…

Люблю тебя, как в первый день, потому что ты добра и мила сверх всякой меры… Тысяча наилучших пожеланий и любовный поцелуй.

Весь твой».

Несколькими днями позже, 2 3 июня, он снова пишет ей:

«Получил твое письмо, добрая Жозефиночка. С огорчением вижу, что ты настрадалась в дороге. Но несколько дней отдыха, несомненно, поправят дело. Я более или менее здоров. Был вчера на охоте в Марли и слегка поранил себе палец, стреляя в кабана. Гортензия чувствует себя довольно хорошо. Твой дылда сынок слегка прихворнул, но поправляется. Думаю, что наши дамы собираются поставить „Севильского цирюльника“.

Погода стоит отменная. Прошу тебя верить в глубочайшую искренность чувств, которые я питаю к своей Жозефиночке.

Весь твой».

Жозефина хнычет. Лечение кажется ей утомительным, и муж утешает ее: «Из твоего письма, женушка, я узнал, что ты нездорова. Корвизар^[263] сказал мне, что это добрый знак: купания должны подействовать и улучшить твое состояние. Однако знать, что ты недомогаешь, для меня очень огорчительно…

Тысяча приветов всем.

Твой на всю жизнь».

1 июля новое письмо: «Ты не пишешь ни о своем здоровье, ни о том, как действуют на тебя купания. Я понял, что ты собираешься вернуться через неделю. Это радует твоего друга: я скучаю в одиночестве. Прошу тебя верить, что я люблю тебя и с нетерпением жду встречи с тобой. Здесь без тебя все уныло».

Бонапарт чуточку прикидывается. В отсутствие жены он принимает в Мальмезоне хорошенькую певицу Луизу Роландо. Жозефина узнает об этом, прерывает лечение и, вернувшись в Мальмезон, упрекает дочь:

— Ты должна была помешать ей приезжать сюда!

Бедная Гортензия! Мать дуется на нее, муж, по-прежнему страдающий манией преследования, воображает, что ребенок, которого ждет жена, не от него, а от его брата Наполеона. Мало того! Он убежден, что его женили на дочери Жозефины лишь затем, чтобы скрыть последствия любви отчима и падчерицы!

Бонапарт в свой черед закатывает Жозефине сцену, попрекая ее преждевременным возвращением и «браня за то, что в порыве неразумной ревности она жертвует заботами о своем здоровье, которые, возможно, позволят ей иметь еще детей».

Эта тема немедленно исторгает у Жозефины слезы, тем более что в июле 18 02 вся Франция готовится проголосовать за пожизненное консульство для Бонапарта. Для нее это кошмар. Кто говорит «пожизненное консульство», тот почти говорит «наследственная власть». А Жозефина почти уверена, что у нее не будет больше детей…

На другой день после Брюмера Бонапарт, похоже, примирился со своей участью.

— У меня нет детей, — сказал он однажды Жозефу, — вы все уверяете, что я не способен их иметь. У Жозефины, несмотря на всю ее добрую волю, их больше не будет ввиду ее возраста, захоти она даже иметь их от другого. Итак, после меня хоть потоп!

Теперь, когда дело идет к пожизненному консульству, а кое-кто поговаривает уже и о монархии, о «потопе после меня» не может быть речи. Материнство становится для Жозефины повелительной необходимостью, навязчивой идеей. Конечно, — утверждает креолка, — она доказала свою способность к деторождению — Гортензия и Евгений подтверждение тому, значит, в бесплодии их брака виновна не она, а Бонапарт. Он не верит в это, и его не следует доводить до того, чтобы он ответил ей словами Элизы, которую так раздражали разглагольствования невестки о двух произведенных ею на свет детях, что однажды она брякнула:

— Но тогда вы были моложе, сестрица!

Однажды утром Жозефина, которой не хотелось, чтобы муж охотился в Мальмезоне, воскликнула:

— Как тебе только пришло это в голову? Сейчас же у нас все самки брюхаты!

Первый консул не слишком учтиво отпарировал:

— Ладно, не поеду. Здесь все плодовиты, кроме хозяйки.

Сегодня, накануне «царствования», весь клан волнуется. Пожизненное консульство — это, конечно, хорошо, но они хотят большего. Им желательно, чтобы брат получил право «назначать себе преемника». Тут есть два решения: либо развестись «со вдовой Богарне» и жениться вторично, либо выбрать себе наследника, которым может стать только брат Наполеона, бесцветный Жозеф, Разве он не «старший»? А для корсиканца этим все сказано.

Чтобы противостоять такому замыслу, Жозефина — с подсказки Фуше — заявляет мужу:

— Генералы уже кричат, что они сражались с Бурбонами не для того, чтобы заменить их семейством Бонапарт!

Наполеон быстро сообразил: Жозеф всего лишь посредственность. Как, при нужде, навязать Франции подобного преемника?

— Кто мертв, тот уже мертв, — говорит он. — Завещание самого Людовика Четырнадцатого и то не выполнили.

И Бонапарт решает не заглядывать в будущее. Жозефина облегченно вздыхает. Когда Государственный Совет представляет первому консулу на утверждение текст обоих вопросов, которые должны быть заданы французскому народу на плебисците:

«1) Назначается ли Наполеон Бонапарт пожизненным консулом?

2) Получает ли он право назначать себе преемника?» — супруг Жозефины «размашистым жестом» вычеркивает второй пункт.

Затем он меняет решение и восстанавливает второй вопрос. Согласно Массону, без сомнения, потому, что уже объявлено о беременности Гортензии. Если Бонапарт усыновит внука Жозефины, развод теряет всякий смысл и жена пожизненного консула чувствует, как в ней воскресает надежда.

60 3 95 выборщиков от Парижа высказываются «за», «против» голосует всего 60. А Вандея? Все с нетерпением ждут результатов по этому роялистскому департаменту. 17 079 «за», «против» 6! 29 июля Сенат обнародует итоги. «Французский народ назначает, а сенат объявляет Наполеона Бонапарта пожизненным первым консулом». Из 3 57 7 259 голосовавших не пожелали пожизненного консульства 8374 человека. Победные цифры, «воля французского народа», доставляются в Тюильри 3 августа. Бонапарт становится королем или императором, только без титула — это слово еще внушает страх. На монетах появляется его имя, чудодейственное имя, и 15 августа, день рождения нового повелителя, объявляется национальным праздником.

Предсказание, сделанное Жозефине карибской ворожеей из Труаз-Иле, начинает исполняться.

Первый акт властелина: Бонапарт в сентябре 1802 появляется в Сен-Клу — занять Версаль он еще не осмеливается. В Сен-Клу, на которое он потратил шесть миллионов золотом — больше, чем на Тюильри, и начинается его «правление»: однако русская княгиня, будучи принята в новой консульской резиденции, воскликнет: