Белый Берег начался для Джела с порта Иелло, города четырех хозяев. Над крепостью Иелло-Футан, застывшей на скале в полулиге от города, развевалось четыре флага: белый энленский, бело-серебряный таргский, зелено-золотой ходжерский и серебристый с красной каймой — саврский. Во всем остальном энленское побережье ничем не отличалось от таргского, все было то же — сумерки, слякоть, северный ветер и дым облаков.

Подходить близко к берегу капитан Глаар наотрез отказался. Едва успели сгрузить в случайно оказавшийся рядом рыбачий баркас пассажиров и их багаж, как он приказал поднимать якорь и выходить из бухты. Ни непогода, ни ночь не были преградой "Грозовому облаку". Вскоре паруса корабля уже скользили на грани видимости вдоль горизонта. Грозовое облако" возвращался домой.

Несмотря на то, что корабли с Хофры вряд ли были в Иелло частыми гостями, Джел все-таки уверился в мысли, что ему легко удастся сохранить тайну своего прибытия и явиться в обитель Джан Джаял, куда, согласно пеленгу, лежал его путь, не привлекая внимания, и под чужим именем. Никто не проявил к ним интереса, кроме таможенного инспектора, взявшего плату за въезд в город.

Скей же, ступив на берег своей родины, совсем растерялся. На нем были подобающие его сану длинные одежды из плотной белой шерсти и плащ с оторочкой из снежной лисы, у него был кошель, полный золота и неограниченная личная свобода, но ничего этого он за собой не чувствовал. Он не знал, в какую сторону идти, к кому обратиться, чтобы узнать дорогу и, кажется, позабыл даже родной язык. Во всяком случае, договориться с хозяином небольшой повозки о том, чтобы доставить их самих и ящик принадлежащих Скею книг в гостиницу при покровительствующем городу храме Шум, Скей сам не смог. В разговор пришлось вмешаться Джелу, который учил энленский язык, пока болел и еще некоторое время после, на островах.

С момента посвящения в тайну Мертвой пустыни, Скей сильно изменился. Он ни на что не обижался, не пытался больше выглядеть перед Джелом невозмутимым, много молился, и ночами, когда все спали, что-то подолгу записывал в переплетенную грубой коричневой кожей тетрадь. Ответом во всех жизненных ситуациях для него стало: "Простите, кир Александр", — и единственное, что удалось отучить его делать Джелу, это каждый раз падать при этих словах на колени. Такого Скиллара Скея выносить было много труднее, чем прежнего, холодно-презрительного и умеющего одним словом любого поставить на место. Джел ждал, что Скей однажды все-таки переварит увиденное, очувствуется и выйдет из прострации, но тот с каждым днем становился все страннее и страннее.

Почти силой Джел затолкал Скея в повозку на ящик с книгами, уселся сам и велел вознице ехать. Половину пути до гостиницы Скей бормотал извинения, пока Джел не буркнул в ответ нечто в смысле, что эргру Скиллару Скею сказать "Простите, кир Александр" все равно, что дураку с горы скатиться — никаких выводов за этим не следует. Без возражений Скей заткнулся. Джел думал, с чего начать с ним решительный разговор. Откладывать больше было нельзя.

Однако, когда слуги занесли в снятую на ночь комнату вещи, камин был растоплен, а ужин съеден, Скей доказал, что до сих пор еще может быть проницательным. Он тихо подкрался к застывшему с пеленгатором над картой северных земель Джелу и спросил:

— Вы мною недовольны, кир Александр?

Джел оторвал взгляд от карты и признался:

— Да, Скей.

Скей потупил взор.

— Я исправлюсь, мой господин, если узнаю причину…

— Ты не задаешь мне вопросов, — объяснил Джел. — Сегодняшний вечер — первый. Наверное, ты решил, что все на свете знаешь?

Скей едва слышно прошептал:

— Простите, кир Александр.

Джел хлопнул по столу ладонью.

— Скей, я понимаю, что у тебя в голове все перевернулось, но не сходи с ума совсем. Вернись, Скей, стань самим собой, ты мне нужен!

На лице красноглазого проступила тень тревоги. Джел развернулся к нему вместе со стулом.

— Я не знаю, что ты там себе придумал, — заявил он, — но я такой же человек, как ты. Посмотри на меня. Меня можно поранить — ножом или словом, — меня можно даже убить, хоть это и трудно, потому что я буду защищаться. Я так же, как ты, могу ошибаться, любить и ненавидеть, гневаться, сострадать, я могу обмануть, и могут обмануть меня, я чувствую жар от огня и холод от снега, у меня есть мать и пять сестер… Я не знал, что мне предстоит стать когда-то где-то каким-то посланником. Я не готовился к этому. Сейчас мне легче, чем в тот день, когда я ни с того ни с сего оказался вдруг посреди Мертвой пустыни и меня схватила пограничная стража, но я все равно не знаю, как мне дальше поступать. Я должен куда-то идти, что-то сделать, но я не знаю — что, не знаю где, я могу умереть по дороге, и если мне открыто это ваше дурацкое сокровенное — сколько лет солнцу или то, что Вселенная конечна, — мне это все равно ничем не помогает в жизни. Я гожусь тебе в сыновья, Скей. Мне нет даже двадцати лет. Кем я успел побыть за это время? Мальчиком на побегушках там у себя и недоделанным наследным принцем здесь. И я иду туда, куда сейчас иду, только потому, что, если Небо над этим миром обвалится, плохо будет и мне вместе со всеми вами, а вовсе не из высших идеалов или понятий о мировом равновесии добра и зла. Скей, у тебя есть огромный духовный и житейский опыт, которого нет у меня, и я очень рассчитывал, что ты хоть чем-то будешь мне полезен. Я не могу вести тебя за собой за руку, словно несмышленое дитя, мне и за себя-то отвечать порой сложно… Будь честен, если тебе не нравится вся эта затея, не нравлюсь я, и ты во всем этом сомневаешься, лучше уходи. Ты свободный человек, ты не давал мне никаких обещаний, и я, так или иначе, справлюсь сам.

Даже в неярких отсветах камина заметно было, что Скей покраснел. К счастью, был он виноват, или нет, оправдываться не входило в его привычки.

— Простите, кир Александр, — пробормотал он свою сакраментальную фразу, и Джел в сердцах готов был подумать, что проповедовал стене, но Скей продолжил: — Может быть, мне стоит расспросить управителя гостиницы? Он расскажет мне последние новости.

Джел пожал плечами.

— Расспроси, если он не спит еще. Собственно, не понимаю, почему ты этого не сделал сразу.

Скей быстро повернулся и вышел. Назад он явился четвертью стражи позже с печатью озабоченности на челе. Он получил сводку новостей, и, по всей видимости, новости эти ему не слишком нравились.

— В монастыре Джан Джаял поменялся настоятель, — сообщил Джелу Скей. — Было бы проще, если бы жив был эргр Кайлар. Он знал меня, я мог бы рассчитывать на его доброе ко мне отношение… Теперь, если это будет вам полезно, кир Александр, я сознаюсь, что тоже не знаю, как вам дальше поступать. Эргр Айгел Край — новый наместник обители. Этот человек умен, дальновиден, быстро думает, но не торопится с принятием решений. Обмануть его нельзя. По крайней мере, уже тогда это ни у кого не получалось.

Оттенок прежней желчности в словах Скея порадовал Джела. Он не стал спрашивать, когда это — "тогда". Он сказал фразу, слышанную им однажды от Хапы:

— Если человека нельзя обмануть, надо говорить ему правду. Hо не обязательно всю.

В тот вечер Скей сжег в камине свою коричневую тетрадь, взял чистый лист бумаги, написал на нем: "Везде, где есть человек, есть Бог," — и надолго задумался. Ждать, как он продолжит эту богословскую мысль Джел не стал, лег спать.

За перевалом Белин-Лин — Каменные Ворота — небольшой караван из восьми запряженных мохнатыми быками санных подвод и двух десятков вьючных животных попал из полуосени-полузимы в настоящую зиму. Первые двое суток пути валил снег, густой и мягкий. Джел ничего не видел за сплошной белой пеленой, но Скей рассказал ему, что они едут вдоль зоны заброшенных горных разработок. Двести лет назад здесь добывали золото и все склоны гор были перемыты древними рудокопами.