Верзила долго смотрел на него, потом все же сказал:

— Ирмагора, откупщика Хираконских медных рудников.

— Того Ирмагора, отец которого Ирмакор был старшим торговым советником и повесился в начале этого года?

— Того самого.

Джел сделал в уме нехитрый расчет. К Хапе инцидент с похищением отношения не имел никакого. К Волку — может быть, но вряд ли. Ирмагор считался одним из торговых магнатов, только, в отличии от своего отца, он никаких дел с Домом Джел не вел никогда.

— Вот еще новости, — буркнул Джел. — А ты сам здесь как оказался?

Верзила дернул плечом.

— Как обычно. Я солдат Валахада. Нас нанимают за плату. Ладно, отвяжи меня. Я не стану тебе мешать. Ирмагор сказал, что мы охраняем его беглого раба. Ты его раб?

— Ты что, с ума сошел? — засмеялся Джел. — Я — наследник Дома Джел. Думаешь, я тебе врать буду, что ли? Это ты у меня сидишь привязанный, а не я у тебя.

— Ну… Можно сказать, я тебе даже почти верю. И я все еще должен тебе свою жизнь. Если этот дом сгорит — с меня за твою пропажу не спросят. Только, если хочешь что-то сделать — торопись. Скоро рассвет, и за тобой должны прислать повозку, чтобы увезти тебя за город. Тогда вернутся хозяева со своей охраной. Мы дежурим по двое, и сейчас в доме нет даже слуг, всех отправили подальше, чтоб не было лишних глаз. Выйти отсюда можно через сад, ворота заперты, но стена низкая.

Джел усмехнулся, распарывая связывавшую Верзилу ткань.

— Я отблагодарю тебя, если все окажется так, как ты говоришь, пообещал он.

Верзила выпутался из черных тряпок.

— Если ты в самом деле наследник Дома и хочешь отблагодарить меня — не вспоминай, что видел здесь солдат Валахада, — попросил он.

То, что он поспешил не в Ман Мирар, не домой, не в тот квартал, где снимал себе особняк Агиллер, а назад к Гермериду, он и сам считал к концу проделанного через полгорода пути глупостью, но что было делать — он уже пришел.

С холма Вальялар поднимался в серое утреннее небо жирный столб дыма — горела усадьба Ирмагора. Где-то вдалеке звонил пожарный колокол. Джел пролез через уже знакомую дыру в заборе, обошел колючую изгородь и остановился на пороге дома. Лучше бы было не встретить здесь Агиллера, а узнать, что он уехал восвояси, и спокойно пойти спать. Люди Хапы, должно быть, перевернули в поисках его уже всю Столицу. Впрочем, Хапа слишком самонадеян, ему полезно иногда поволноваться…

Джел переступил с ноги на ногу на пороге: входить — не входить. Он понимал, что одиссею свою по помойкам, подвалам, сточным канавам и бандитским кварталам ему пора заканчивать. Слишком много событий для одних суток. Кроме того, он чувствовал, что, если в ближайшее время он не найдет вина, ему попросту будет плохо. Хуже, чем в первый раз. Ведь он "пьяный гриб" уже пробовал… Ладно.

Он поднялся на этаж и постучал в дверь.

Ему открыл пожилой незнакомый человек со значком судебного пристава на рукаве.

— Вы к кому? — спросил он.

— А… — Джел осекся. — Что тут случилось?

— Здесь умер человек.

— Гермерид?

— Нет, другой.

Джелу стало душно, он потянул завязки одолженного в доме заговорщиков хорошего дорогого плаща.

— Как — умер? — еле выговорил он. — Убили?

— Нет. Он сел вот здесь, — пристав показал на верхнюю ступеньку лестницы, — и умер. Сердце остановилось или что-то такое.

Джел покачнулся и, должно быть, сильно побледнел, потому что пристав оставил дверь и подхватил его под руку.

— Эй, эй, а с вами-то что? — сказал он. — Мне некого посылать за еще одним душеприказчиком… Пройдите, я вам хоть воды налью.

Джел сглотнул комок в горле, выпрямился и пошел во вчерашнюю комнату.

Там все было по-прежнему, только камин погас, а на середине стояла застеленная льняной простынею скамья, на которой со спокойным лицом уснувшего человека лежал Агиллер. На полу свернулись серебряными змеями кем-то уже срезанные длинные пряди его волос. И еще одно отличие заметил Джел по сравнению со вчерашним вечером: синее в звездах покрывало на плечах своей хозяйки сейчас обнимало изголовье скамьи и чуть покачивалось из стороны в сторону.

Миран подняла голову. По лицу ее белее мела была размазана черная краска с глаз, приоткрытые губы кривились, и, если бы взгляд имел силу убивать, Джел был бы мертв тысячу раз еще в тот момент, когда шагнул через порог.

— Ты, — прошипела она. — Все ты, сука. Это ты убил его. Я… любила, я боготворила моего господина. Я была счастлива с ним… А пришел ты — и убил мое счастье…

У судебного пристава проснулся к ее срывающемуся монологу профессиональный интерес. Он тронул Джела за локоть и спросил:

— Речь идет об этом человеке? В чем она вас обвиняет? О чем она говорит?

— Она говорит, — без интонаций в голосе произнес Джел, — о том, что этот человек спал с ней, а умер от любви ко мне…

Ее как судорогой свело от этих слов. В мгновение она оказалась рядом. Что было у нее в руке — нож ли, тонкий стилет или шило, — Джел не увидел. Он согнулся и приоткрыл рот, чтобы сказать что-то, выразившее бы его удивление по поводу такого злого ее поступка, но в горле у него забулькало, и изо рта на прижатые к груди руки потекла кровь. Выдернуть из-под сердца раскаленную иглу сам он не мог, а оставить ее там было нельзя…

В медленно гаснущем свете он наблюдал, как пристав попытался схватить Миран, а она, прочертив багровую полосу у него на щеке ногтями, пробежала мимо его растопыренных ладоней и была такова.

Свет померк.

Пол ушел у Джела из-под ног, и он упал.

Берег. Море. Туман. Ни неба, ни солнца. Звать на помощь бесполезно — звуки тонут в тумане. Искать? А кого? И в какой стороне? По этому берегу можно идти вечно и не прийти никуда…

Вот он и сидел на месте, ожидая сам не зная чего: когда увидит Врата Шум, встретит божество или души умерших, или что еще чуднее…

И дождался.

Мимо него, по морю, совсем не качаясь на волнах, медленно проплыла лодка, гребцы которой пели песню, какой он никогда не слышал:

Если это бред, подумал Джел, то очень необычный. Он мог бы, наверное, сочинить симфонию, если бы очень постарался, но не две простейшие рифмы, и ни во сне, ни на пороге смерти не считал себя на это способным. Это было что-то постороннее, чужое…

— Бесполезно, — сказал знакомый голос. — Все равно не поможет.

— А я надеюсь. Я же знаю: если такие вещи не помогают — ничто уже не помогает.

— Не стоит себя зря обнадеживать.

— Hо он же живет.

— Пока — живет…