Быстро темнело. Бесконечный день заканчивался, предстояла невероятной длины ночь.

Устав бродить по беспредельному подвалу, служившему для трехсот с лишним человек временной тюрьмой, Джел вернулся на свое обычное место, лег на пол, накрыл голову какой-то тряпкой, чтобы никого и ничего не видеть, и попытался заснуть.

Болело прижженное клеймом плечо. Возились соседи, с руганью отлавливая паразитов. Зловонной сыростью слезилась стена.

Сон не шел.

Держа путь мимо, кто-то пнул Джела в спину костлявой босой ногой. Он не обратил внимания.

Его пнули еще раз и намного сильнее.

— Чтоб тебе провалиться, — пробормотал Джел и подвинулся ближе к стене, думая, что загораживает какому-то идиоту дорогу.

Однако настырный будитель не успокоился. Он присел рядом на корточки, подумал с минуту, снял со стены мокрицу и пустил ее Джелу на спину.

Секунд двадцать спустя Джел рывком сел и стряхнул с головы тряпку. Возле себя он увидел старейшину диамирских контрабандистов Хапу, лысого, как коленка, с длинным крючковатым носом, совиными желтыми глазами и ртом от уха до уха, в котором была зажата деревянная ложка с обломанным черенком. В одной руке Хапа держал две миски с ничем не пахнущей чечевичной кашей, в другой — вторую ложку.

— Попроще как-нибудь меня поднять нельзя было? — сердито буркнул Джел, сунув руку за шиворот и отыскивая мокрицу. — Уже поздно. Я не хочу есть.

Хапа мотнул головой и досадливо сморщился. Он составил миски на пол, вынул изо рта ложку, послюнил палец, подцепил на него брошенную мокрицу и поднес ее Джелу к лицу.

— На, полюбуйся, — сказал Хапа, проводя у него под носом отчаянно перебирающей короткими лапками злосчастной мокрицей. — Даже она более всего на свете дорожит своей свободой. Убедительный пример, нет? Видишь, как извивается?

Джел сделал попытку стряхнуть мокрицу с хапиного пальца, но тот быстро отвел руку.

— А что у нас делаешь ты? — продолжал он. — Чем занята твоя голова? Днем ты дрыхнешь, ночью дрыхнешь, когда бы я ни посмотрел в твою сторону — я вижу одно и то же. Здорово устроился! Можно подумать, это мне худо будет, если ты на весь остаток своей глупой жизни застрянешь на каторге! Совсем лень заела, да? И тебе не совестно? Подумай, что бы ты сейчас делал если бы не я? Пропал бы. И пропадешь, если потеряешься. Что ты на меня так смотришь, чучело? Грех в семнадцать лет уставать от жизни.

Мокрица замерла у Джела против кончика носа. Он отодвинулся в сторону.

— Убери, — сказал он, глядя на хапин палец.

Хапа прилепил мокрицу обратно на стену и вытер пальцы об одежду.

Джел зевнул, прикрыв ладонью рот, и потер глаза.

— В последний вечер ты мог бы оставить меня в покое? — проговорил он. — Ночью не могу спать, потому что во всем городе воют собаки, днем выспаться невозможно, потому что мир полон придурков, и чего ты от меня хочешь?

Хапа подвинул ему миску с кашей, положил хорошую ложку, мгновение подумал и заменил на сломанную.

— Не распускай сопли, а лучше ешь, — посоветовал он, беря на пробу из своей миски пару чечевичных зернышек. — Жаловаться дома мамочке будешь, если останешься жив. Здесь сейчас не место и не время. Он сделал паузу, чтобы прожевать ложку чечевицы и слегка толкнул Джела локтем в бок. — Никому в своей жизни я еще не служил на побегушках. Где тебя так воспитали, что ты принимаешь это как должное? Я, старый, больной человек, бегаю тебе за, простите, жратвой. Куда это годится? Гораздо естественней бы было, если б все происходило наоборот… Другой на твоем месте за одно мое покровительство давно бы для меня, вон, дверь железную ногтями расклепал бы. А ты?.. Если б я не знал наверняка что Клексихора-Вонючку прикончил не ты, а кто-то из моих засранцев, я бы давно бросил тебя одного. Все равно, проку от тебя, как от пробитого горшка. Мне надоело, и я тоже устал. Или ты идешь со мной и будешь делать, что тебе велят, или катись яблочком, куда у тебя получится: на каторгу, на острова к пиратам, на корм людоедам…

— Только не надо делать мне одолжений, — поморщился Джел. — Я сам тебя никогда ни о чем не просил.

— Одолжений не надо, а что тогда надо? Смириться и подохнуть? Это недолго, если вести себя так, как ты. Представь, что нет меня. Тебя завтра продают. Ты попадаешь в собственность каких-нибудь соляных торговцев по бросовой цене. Тебя заставят вкалывать, пока ты не протянешь ноги. Заболеешь — тебя прибьют, как худую скотину, и сожгут труп в яме для мусора. Надорвешься — уморят голодом, ибо кто не работает, того не кормят, и сожгут в той же яме. Невыгодная перспектива, правда? И никакого выбора не существует.

Джел зачерпнул холодной каши и стал молча жевать, искоса глядя на Хапу.

— Я терпелив лишь потому, что нам свыше завещано оберегать сумасшедших, — тихо проговорил наконец тот, постучав себя пальцем по виску. — Чего ты на меня уставился?

— Нельзя?

— Не хами. — Хапа пожевал и добавил: — У порядочных людей таких глаз не бывает. Сглазишь все мои планы на завтра. Лучше отвернись.

Джел дернул плечом.

— Как это можно сглазить, так вот просто тебя рассматривая?

Хапа, передразнивая его, пожал плечами и скривился.

— А что ты все время допытываешься? Какие тайны, ты думаешь, я от тебя скрываю? Ответы на твои дурацкие вопросы? Ты вообще не должен задавать мне никаких вопросов, это не значится в нашем договоре.

— Запускание мокриц мне на спину в нем тоже особо не оговаривается, однако, ты развлекаешься помаленьку, — отвечал Джел.

— Где ты набрался этой демагогии? — возмутился Хапа. — Чего ради я с тобой связался? Выполнишь свою часть договора, и — попутного ветра. Иначе я за себя не ручаюсь.

— Не могу я есть эту бурду, — сказал Джел, бросая ложку. — Нет аппетита.

— Ну, привет, — выдохнул Хапа и забрал у него из рук на три четверти полную посудину. — Как всегда, некстати. Завтра придется здорово побегать. День будет трудный.

— Ну и пусть. Мне кажется, я уже давно умер, и весь этот кошмар вокруг — какой-то недоразвитый загробный мир, — ответил Джел.

Хапа понял его по-своему, охнул и прицелился стукнуть ложкой по лбу. Джел быстро наклонился в сторону, сказал:

— Hо-но-но, это уже лишнее!

Хапа мотнул головой и, пробормотав что-то вроде "точно, не в своем уме", стал перекладывать его кашу в свою миску.

Крошечные окошечки под самым потолком сторожа начали загораживать на ночь деревянными щитами. В подвале окончательно потемнело. Издалека, но отчетливо, прозвонил несколько раз колокол: в городе отбивали ночную стражу. Из-за квадратной каменной колонны в стороне послышалось бормотание и глухой стук лбов о затоптанный многолетней грязью пол. Из обломков доски адептами Сатуана там был построен алтарь, украшенный лоскутками, обрывками кожи, завязками от одежды и прочей мелочью, которую не жаль на жертву богам. Молились около алтаря, по обычаю, исключительно в потемках.

Хапа старательно работал в темноте ложкой.

— Доболтались, что ночь уже, а о главном я забыл, — послышался его голос. Говорил Хапа с набитым ртом. — Я хотел тебя спросить: договорились ли мы с тобой насчет завтра?

— Договорились уже раз десять, — ответил Джел. — Сколько дней подряд можно уславливаться об одном и том же?

— Столько, сколько мне захочется, — сказал Хапа, прожевав. — У тебя такой подозрительный вид в последнее время, что я совершенно не уверен в твердости твоей памяти. Ты действительно помнишь, как завтра надо будет действовать? Не совершаю ли я ошибки, полагаясь на тебя? И где твоя подружка?

— Шляется где-то, — пожал плечами Джел.

— Ты меня удивляешь. Чудные завел порядки! Я говорил тебе: этой лохудре с самого начала надо было хвост накрутить. Теперь уже время потеряно.