— Благодарю вас, сэр! — сказал портье, исполнявший роль «сезама», и вновь полез под стойку.

Брянов украдкой вытер пот со лба: «Радоваться рано! Время она и здесь не оставила… Значит, проблемы начнутся на следующем кону».

Портье поднялся с маленьким гостиничным сейфом и, открыв его ключиком, положил перед Бряновым три запечатанных конверта, один из которых, изрядно пожелтевший, сразу показался архивным раритетом.

— Благодарю вас, сэр! — еще шире улыбнулся портье, принимая чаевые. — Вы можете оставить свое сообщение.

— Мое сообщение?! — неконспиративно опешил Брянов.

— Конечно, сэр. Хранение сообщений в этом сейфе оплачено надолго, сэр.

— Надолго?

— Да, сэр. До конца света (Till the end of all days). — Портье был явно доволен своей шуткой.

Брянов поразмыслил.

Ему пришла в голову идея оставить послание самому себе на тот случай, если он когда-нибудь попадет «живьем» в Константинополь и испытает странное чувство, будто уже побывал тут, — то самое чувство дежа вю. Однако передумал: тень не должна оставлять следов в материальном мире.

— Благодарю вас, пока не требуется, — решил он. — Я зайду к вам в самый последний день, чтобы письма не пропали…

— Да, да, сэр! — рассмеялся портье. — Обязательно приходите. У нас ничего не пропадет.

Брянов распростился с ним, но повернувшись к дверям и увидев за ними темноту, еще раз изменил свое решение.

— Извините, где у вас туалет? — перегнувшись через стойку, тихо спросил он.

Устроившись на крышке и заметив, что обстановка до боли знакома, только «пятизвездочна» по сравнению с московской, Брянов первым делом стал разбираться с адресами и хронологией. На всех трех конвертах место назначения и получатель были: Стамбул, гостиница «Эреджени», Паулю Риттеру, «до востребования по предъявленному коду». Отправитель себя скрывал — не было даже штампа отправления, — но Паулем Риттером и его «протеже» легко угадывался по почерку. Самый древний на вид конверт соответствовал началу времен: по штемпелю значилось 19.9.1941 года. Брянов подумал, что код доступа здесь передавался владельцами гостиницы по наследству.

Он надорвал, а вернее просто отломил край этого конверта. Внутри оказалась та самая открытка с полуденным видом на гостиницу, и он вспомнил только пальцы Элизы и волшебное движение ее руки в те мгновения, когда они передавали открытку друг другу. По обратной стороне, снизу вверх и наискось (вероятно, Элиза еще надеялась, что Риттер тоже сумел остаться в живых) — летели строчки:

«Дорогой! Полагаю, что тебе пора напомнить наше время. Вспомни башенные часы и милую парочку золотых голубок.

Твоя Фиалка, которую ты, наверное, еще не забыл».

Башенные часы?..

Циферблат вспыхнул в памяти — Брянов зажмурился и почувствовал, что закружилась голова. Башенные часы! Золотые голубки! 16.00! Элиза шепнула ему, указав на них: «Наше время…» Латунная дверная ручка в виде маленького глобуса…

Мраморный пол… Массивные дубовые стойки со стеклянными перегородками… Открытое окно… Развевающиеся занавеси… Занавеси — раньше. На пару часов раньше. Их комната. Смятая постель… Это раньше! А теперь: отделение банка «Хайер». Гейдельберг. Дата…

Невосстановима. Известно только одно: это было накануне второго отъезда на Канарские острова. Они пришли в банк вдвоем. Три четверти средств, оставшихся в наследство, и часть своих собственных сбережений Пауль Риттер перевел в этот банк. За стойкой, на видном месте, стояли напольные часы в виде ратуши с двумя золотыми голубками на портике.

В банке Пауль Риттер тоже оставил код доступа к счету. Очень простой код: 16661936, или «четыре часа пополудни шестого июня одна тысяча девятьсот тридцать шестого года». Вполне немецкая материализация сентиментальной истории знакомства в кафе «Фиалка»!

Брянов, спохватившись, взглянул на часы. Получалось, что он провел в интересном месте уже больше пяти минут, а дел еще было невпроворот.

Второе послание было отправлено из Венеции в марте 1952 года, но на вложенной в него открытке был вид Гейдельберга с высоты голубиного полета или туриста, залезшего на одну из крыш этого уютного городка. Надпись на обратной стороне была сделана прямыми печатными буквами, уже со слабым наклоном вниз:

«Вспомни! Ты обернулся на эту картину, когда уходил. Они все уходили».

Подпись отсутствовала.

Брянов закрыл глаза… и снова увидел перед собой бездну, как бы сворачивающуюся в невидимую во мраке воронку… они все уходили в нее… и была река… и был вулкан вдали…

Золотой багет… Широкая лестница с алым ковром…

Гейдельберг. Новая галерея…

Тогда она называлась так: «Новая галерея».

Второй этаж. Зал справа от лестницы.

Неизвестный художник. Середина восемнадцатого века.

«Тартар»… Название, по-видимому, условное.

Вереница мертвецов, переходящая вброд Лету.

Когда он побывал там, у берегов Леты?.. Кажется, перед второй — и последней — «экспедицией» на Канары, когда строительство лаборатории уже завершилось…

Брянов прислушался к себе… Да, похоже, эта картина произвела на Риттера сильное впечатление, раз он потом долго старался не вспоминать ее… Старался — это уж точно.

Значит, Элиза ввела в код еще одну «степень защиты», и теперь оставшиеся цифры кода можно обнаружить на этом полотне… которое еще в 1952 году оставалось на том же самом месте, не погибло и не было увезено союзниками во время оккупации Германии.

Похоже, у Элизы к тому времени уже появились кое-какие сомнения… Может быть, она уже знала определенно, что Пауль Риттер мертв и теперь можно ожидать от него лишь посланника, медиума… с чужим лицом.

«Ей не позавидуешь», — подумал Брянов, представив себе такое ожидание.

С третьим конвертом он расправлялся уже лихорадочно, подозревая, что у портье может вот-вот появиться желание вызвать «скорую помощь».

«Милый! Тебе сообщат, когда я уйду вместе с ними.

Всегда — здесь и там, где мы хотели быть вместе, — твоя

Элиза.

P.S. Я пришлю тебе розу с края света».

Почерк ровный, спокойный… но совершенно не похоже на ее руку!

На открытке — Венеция весной или осенью, затопленные ступени, ряд гондол и вдали, на острове, монументальный храм с высокой колокольней. Дата: ноябрь 1964 года…

Возможно, ее письма пересылал в Стамбул из Венеции тот самый господин Клейст, ныне покойный…

Но она-то жива!

«Все! Уноси нош! — приказал себе Брянов. — Додумаешь на свежем воздухе!»

Он еще раз пересмотрел открытки, еще раз убедился, что запоминать надо не много, потом порвал их в мелкие клочки, бросил в унитаз и решительно нажал на рычаг.

Проходя мимо стойки, он остановился, старательно посмотрел портье в глаза и так же старательно поблагодарил его.

— Always welcome, sir! (Всегда к вашим услугам, сэр!) — пообещал портье.

На улице, возвращаясь в свою гостиницу по холодку, Брянов додумывал.

Элиза очень любила Пауля Риттера и стала считать его пропавшим без вести, а в 1964 году у нее от долгого ожидания появилась какая-то странная надежда… А возможно, что сначала появился один из его, Брянова, предшественников… тот самый, который продвинулся на шаг дальше Музея морских путешествий в Венеции…

Элиза фон Таннентор была жива.

Через две недели после того, как состоялось их знакомство в кафе «Фиалка», они справили ее двадцатилетие.

Теперь ей было чуть больше восьмидесяти.

Могло быть…

«Вполне возможно», — решил Брянов.

«Вполне возможно, — подумал он, — что Буэнос-Айрес не понадобится».

И еще он успел поразмышлять над тем, стоило бы или не стоило увидеть теперь Элизу фон Таннентор и что-нибудь спросить у нее… и даже передать ей привет…

Кому-то стало не по себе, и Брянов решил, что больше всего боится этой встречи сам Пауль Риттер.