Отсюда напрашивался вывод, что мы очень сильно отличаемся от наших детей. Гораздо сильнее, чем может показаться на первый взгляд. Это подтвердил единственный эксперимент на человеке: Росс попытался ввести небольшое количество межклеточной жидкости (как самой безопасной) безнадёжно больному ребёнку — в результате тот погиб не от инфекции, а от лечения.

— Выходит, мы и наши дети отличаемся не меньше, чем два разных вида, — Щука осторожно поправила костёр палкой. — Мы чужие друг другу. У меня единственный вопрос: почему не болеют дети до годовалого возраста? Даже предположение появилось: не может ли в этом случае быть, что тот иммунитет, который есть у маленьких детей, на деле заёмный?

— Очень вероятно, — согласился Росс. — И это означает, что у детей наших детей его уже может не быть.

Я смотрела на языки пламени и думала. Потом решила высказать сомнения вслух:

— Не сходится. Если бы у детей был просто заёмный иммунитет, то тогда они бы заражались обычными болезнями. Но этого нет. Создаётся впечатление, что у малышей он сильнее, чем у нас. Как будто… — я сделала пауза, ловя ускользающую мысль. — Как будто у них не просто наш, но ещё и простимулированный мучениями иммунитет. Причём сильными мучениями.

Росс медленно кивнул.

— Примерно в годовалом возрасте у детей начинает атрофироваться один из органов непонятного назначения, — заметил он. — Я считал, что он связан с иммунитетом, но не мог понять, зачем организму избавляться от такой хорошей защиты.

Я недоуменно пожала плечами — этот вопрос мы уже обсуждали, и не раз, но все исследования противоречили выводам. В том плане, что постоянно исследуя кровь младенцев, мы пришли к выводу, что при рождении их защита крепче всего, а потом количество белых кровяных медленно падает и резко, почти рывком, уменьшается примерно в годовалом возрасте. А загадочный крупный орган начинает рассасываться только после того, как исчезнет защита.

— У меня появилась гипотеза, — улыбнулся нашему непониманию зеленокожий. — Если иммунитет на деле наш, то не может ли этот орган служить защитой от пагубного воздействия заёмных лимфоцитов на организм ребёнка?

А ведь он прав. Если подумать, то такой орган был бы нужен до той поры, пока в крови находятся чужие тела — то есть логично избавляться от него уже после их исчезновения. Только вот проверить эту гипотезу ой как непросто. Хотя…

Мы дружно посмотрели в сторону лаборатории и обменялись понимающими взглядами. У многих детёнышей животных имеется аналогичный орган. Значит, нет необходимости ставить такие эксперименты на человеке.

Проверка подтвердила гипотезу Щуки и Росса. Детёныши с развитым органом принимали инъекцию чужой крови гораздо легче и даже выживали после введения жидкостей людей нулевого поколения. А те, у которых орган начал рассасываться или вовсе исчез — погибали. Мы попытались избежать атрофии органа, регулярно вводя детёнышам чужую кровь (ведь в этом случае у него будет постоянная нагрузка), но это не принесло ожидаемого эффекта — орган начал рассасываться в то же время, что и у контрольной группы. Тогда Росс ударился в патологоанатомию. Мы сгубили больше двух сотен детёнышей прежде, чем смогли понять и подтвердить настоящие функции органа. Оказалось, что он не просто защищает от пагубной реакции на чужие ткани, но ещё является «складом» иммунитета матери, то есть в начале жизни имеет огромный запас неактивных лимфоцитов. Если концентрация их в крови понижается медленно, то в буфере (так назвали этот орган) — гораздо быстрее. Буфер размеренно выпускает в кровоток ребёнка почти одинаковые большие порции лимфоцитов до тех пор, пока запас не подойдёт к концу — после чего молодому организму приходится рассчитывать только на себя. А через неделю после последнего выброса начинается атрофия буфера.

— Вот так-то, — констатировал Росс. — Выбросы большие — поэтому и защита хорошая — ведь концентрация лимфоцитов у детей гораздо выше, чем у нас.

Мы разгадали причину крепкого иммунитета детей и теперь можно легко предсказать будущие трудности. Дети второго поколения уже не будут так хорошо защищены даже сразу после рождения. А мы пока не можем сохранить жизнь даже детям первого… Проблем больше, чем решений.

Я с улыбкой смотрела на детей… точнее, маленьких взрослых. Они собирали прусовский пот для репеллента. Сейчас полукровки уже стали слишком большие для того, чтобы кататься верхом на этих флегматичных животных. Впрочем, и желания Дима с собратьями такого не выказывали. А вот Цезарь ещё мог, особенно в воде — и вовсю этим пользовался. Кстати, и маленькие йети отставали в росте, причём даже мальчики и их прусы тоже ещё выдерживали. Хотя миниатюрные свиногиппопотамчики и такой нагрузке не радовались. Впрочем, порой, под настроение, они сами начинали заигрывать с детьми, предлагая попытаться их оседлать — и старательно сбрасывая молодых наездников.

Взрослые. Только сейчас я поняла, что хотя мы дали молодому поколению самостоятельность, власть над решениями племени осталась у нас. Дети могли выбирать, чем будут заниматься, имели право жить отдельно, но не принимали участия в судебных делах и не голосовали на совете.

Ближайшим же вечером я вынесла этот вопрос на обсуждение, и мы решили не менять сложившееся положение. Пусть наши дети и стали взрослыми, но у нас всё равно очень разный жизненный опыт. Возможно, со стороны это выглядит дискриминацией… да ею по сути и является, но мы постановили, что возраст новых людей и йети для вхождения в совет должен быть не менее девяти лет. К этому времени молодёжь наберётся ума. Если, конечно, доживёт.

Полукровки по характеру очень сильно отличались от Цезаря и маленьких йети. Спокойные, как будто даже безразличные почти ко всему, но, одновременно, очень внимательные и исполнительные. Странные, но способные, с отличной памятью и развитым мышлением. И с одной удивительной особенностью, которую оказалось сложно заметить.

Лиля первой обнаружила эту странность и, вместе с Россом проследив за молодыми около недели, поделилась с остальными. Полукровки очень хорошо воспроизводили увиденное, отлично решали поставленную задачу по уже известному пути или формуле… но не искали оригинальных ответов. Вообще. Только применяли уже усвоенное.

Заинтересовавшись, мы поставили несколько опытов. Если йети и Цезарь при необычной задаче пытались отыскать новый путь (чаще всего — безуспешно), то полукровки после проверки уже знакомых способов сдавались и ни разу не подключали фантазию. Причём, в отличие от других детей, они справились с относительно большим количеством заданий. Но позже, при разборе решений, выяснилось, что все применённые подходы Лорд, Дина и Дима уже видели прежде. Особенно ярко эта особенность оказалась заметна при выполнении творческих заданий: рисовании, пении или вырезании фигурок.

Практически полное отсутствие фантазии полукровки хорошо компенсировали высокой обучаемостью и склонностью в тему воспроизводить увиденное. По этой причине мы не сразу обнаружили их ущербности. Возможно, именно из-за данной особенности Лорд, Дима и Дина не высказывали своих желаний, с одинаковым безразличием работая в лаборатории, на охоте или собирательстве, выполняя повседневные, бытовые дела… Мы не раз пытались узнать, чем бы они сами хотели заниматься, но ответа получить так и не удалось.

С другими детьми было сложнее. Рысь неохотно работала в лаборатории, предпочитая проводить время с Вероникой и активно помогая ей с разработками сельского хозяйства. А вот Лев и Лиза, как и Цезарь, отлично сработались с Россом. Лиза предпочитала ухаживать за животными и отлавливать новые экземпляры для опытов, Лев — собирать корма и помогать в экспериментах, а Цезарь за свою короткую жизнь отлично научился брать анализы и готовить препараты. По поведению он был взрослее йети, возможно, из-за множества болезней и страданий, которые пришлось перенести мальчику. Кстати, он намеревался получше освоить методы лечения и уехать в Волгоград помогать Наде. Естественно, мы пытались отговорить Цезаря от этой идеи, ведь он уже не обладал таким крепким иммунитетом, как мы. Мальчик соглашался, отступал, но уже через пару дней возвращался к идее переехать к волгорцам.