Она шевельнулась, собираясь проснуться. Ланцев крикнул дневального, велел сбегать к старшине, взять у него банку тушенки и буханку хлеба.

— Не то снайпер наш даст дуба от холода, а мне принеси чего-нибудь выпить — в горле пересохло.

Дневальный обернулся, что называется, на одной ноге — очень уж хотелось взглянуть на девушку-снайпера — и выложил на стол кроме бутылки водки и тушенки еще две банки рыбных консервов.

— Это для дамы, — пояснил и задом вывалился из землянки.

После дневального пришел Псалтырин, спросил, не будет ли каких указаний насчет второго номера: на днях у него пропал без вести Утюгов. Все был рядом, спал, ел и вдруг исчез. Искали всей разведротой и не нашли. Решили, что немцы утащили спящего.

Последним в землянку вошел Тимофей Безродный, сказал, что фрицы зашевелились.

— Командир полка велел передать, чтобы были наготове. Стрелять не стреляют, наверное, патронов нет, а по опушке разгуливают и нас не боятся. Ночью от них перебежчик явился. Пожилой фельдфебель. По-русски немного говорит. В ту войну побывал у нас в плену, теперь обратно просится. У них сейчас— хуже некуда: жратвы никакой, патронов нет, раненых много, к тому же болен генерал. Уже не ходит. Старый он, я о нем еще раньше слышал. Хороший, говорили, человек, солдата жалеет и вообще….

— Знаю, что еще? — Ланцеву хотелось, чтобы Тимоха поскорее ушел, очень уж не хотелось показывать Тину всей роте.

— Еще вот что: генерал Лейбниц и его заместитель майор Краух согласны сдаться в плен, но просят, чтобы корпус не раскидывали по разным лагерям, а содержали вместе.

— Ну, это от нас не зависит.

— Комполка им тоже сказал, а они настаивают.

Весь следующий день прошел в хлопотах: входил и уходил дневальный — приносил обед и ужин, а Тина все спала. Только вечером, войдя в землянку, Ланцев увидел ее широко раскрытые глаза и обе руки, протянутые к нему…

И произошло то, что должно было произойти: между ними возникла любовь.

Во все последующие дни Тина почти не выходила из землянки. Во-первых, это было небезопасно, слухи о красавице-снайпере быстро разлетелись по роте, и теперь все взгляды изголодавшихся по женской ласке служак были направлены в сторону землянки ротного. Во-вторых, об отдельном туалете для женского пола до сих пор никто не заботился, и Ланцеву пришлось сопровождать Тину всякий раз в ближайший овражек и следить, чтобы никто не подглядывал.

Но, если взгляды издали никому не вредили, то имелись и иные опасности. Комбат Хряк узнал о красивой девушке одним из последних — всю последнюю неделю пребывал в запое, а протрезвев, кинулся ее искать. Обшарив все землянки, сообразил, что она у ротного и заявился на правах старшего по званию и вообще, командира… Тина в этот момент лежала на топчане, и Хряк сделал свой вывод:

— Аморалку развел, старлей? Смотри у меня! А эту… как проснется, сразу ко мне. Для беседы. Ты документы у нее проверял?

— Документы в порядке, а вот к тебе ее направлять незачем, она тебе не подчиняется, да и Вареговой с тебя хватит: у нее пузо аж на нос лезет…

— Ты! — рассвирепел Хряк. — Будешь меня учить, интеллигент хренов! А насчет пуза, так это еще бабушка надвое сказала, чья работа. Может, твоя. В общем, приказываю— снайпера доставить ко мне и точка! Для знакомства…

— Для знакомства? — переспросил Ланцев. — Интересно, как ты ей представишься — «капитан Хряк»? Так она же сбежит!

Комбат странно ухнул, замотал головой, как бык, собирающийся кого-то боднуть, и наконец выбежал из землянки.

Присутствовавший при этом Тимофей Безродный хохотал, как сумасшедший, особенно ему понравилось, как Хряк странно ухнул. От его смеха Тина пробудилась и с удивлением уставилась на мужчин.

— Тут что, еще кто-то был? Я сквозь сон слышала крики…

Довольный Тимоха ушел — он недолюбливал Хряка.

Ланцев и Тина остались одни. Больше не имело смысла скрывать отношения друг к другу. Как-то он сказал ей, что раньше никого из женщин не любил, да было их у него всего две… Она оценила это по-своему:

— Я рада, ты мой и только мой!

Теперь единственное, чего боялись оба, — это чтобы Тину не перевели в другую часть. В этой ей явно нечего делать.

Вернувшись от особистов после инструктажа, она сказала:

— Руководство считает, что мое сиденье здесь — пустое дело. Меня заслали не туда. Обычная наша работа здесь не нужна, ваших фрицев хоть всех перестреляй, ничего не изменится, они и без моего вмешательства мертвы.

Она была права. Возможно, в начале войны корпус Лейбница был надежной боевой единицей вермахта, но победы русских под Сталинградом, на Курской дуге, в других местах выбили из фольксдойчев остатки патриотизма. Мелкие лавочники бюргеры, отцы многочисленных семейств больше не хотели подставлять свои головы под русские пули, пусть это делают молодые нацисты, у них нет ни семьи, ни своего дома. Они ничего не боятся, их никто не любит… Возможно, они еще любили Гитлера, но своего генерала Лейбница любили и уважали больше — он был всегда с ними, ближе и понятней. Как и они, он устал от войны, у него был непорядок с печенью, почками, желудком, наконец, он тоже хотел вернуться в свою Германию. Когда Лейбниц начал переговоры с русскими, они страстно желали ему мужества и стойкости. Большинство понимало, что этот демарш не санкционирован командованием вермахта, что он затеян вопреки воле фюрера, и если о переговорах станет известно в верхах, их генерала ждут большие неприятности. Но они пошли за ним на этот отчаянный шаг. Теперь дело за русскими, поймут ли они добрые намерения бывших противников или, как всегда, заподозрят их в хитрости?

Между тем состояние генерала все ухудшалось, вот почему майор Краух приказал выбросить белый флаг, а затем попросить оказать старому человеку медицинскую помощь. Краух знал русских не хуже своего шефа, когда-то он тоже побывал в России, и не в качестве военнопленного, а в качестве военного специалиста. Русские приняли иностранцев радушно, каждый день кормили блинами с красной икрой и украинскими варениками, вкус которых, изголодавшийся Краух чувствовал на своих губах… Именно он, с белой простыней на палке, вышел из леса и на ломаном русском — за время жизни на родине он совсем позабыл русский язык — пояснил, в чем заключается просьба окруженцев. От своего имени он добавил и такое заявление: корпус генерал-лейтенанта фон Лейбница больше не будет участвовать в губительной войне и слагает оружие к ногам победителей. Последнего заявления ждали: советское командование знало об отсутствии боеприпасов у окруженцев.

В расположение своих Краух вернулся с русским врачом Крутиковым, немного говорившим по-немецки. От него Краух узнал, что дела генерала совсем плохи. Крутиков обещал обратиться к своему начальству с просьбой поместить генерала в госпиталь.

Кроме врача командир полка, на свой страх и риск, послал немцам подводу с сотней буханок хлеба, солью и горой капустных кочанов.

— Пускай поедят, а то и до сборного пункта не дойдут — отощали.

Однако ни на какой сборный пункт военнопленных корпус Лейбница не попал, ему была уготована совсем другая судьба.

Утро двадцать восьмого октября Прохор Ланцев запомнил на всю жизнь. Во-первых, Тина дала согласие стать его женой, во-вторых, от матери он получил посылку с дорогим подарком — томиком Есенина, а также теплыми носками и дедушкиной трубкой. Мать считала, что раз у них, на Ярославщине, выпал снег, то в тех местах, где служит сын — давно зима. Томик Есенина она сама ценила выше всего домашнего имущества, так как преподавала в школе литературу. Запрет правительства на многие произведения игнорировала, считая, что для писателей нет запретов и границ, они — международны. Что касается курительной трубки, то положить ее в посылку предложил Михаил. Для него, некурящего, трубка деда Прохора была настоящим талисманом. С ней он прошел всю военную службу, не расставался во время сложнейших операций, смело входил в кабинеты новых вождей новой власти…