– Какое отношение это имеет к моей жене?

– Не говори глупостей, Маркус. Если за тобой охотятся, то и она может быть в опасности.

– Кто охотится?

– Откуда мне знать? – Питер пожал плечами. – Предполагают, что кто-нибудь из испанцев. Или тот солдат-стрелок. Просто будь осторожен, Маркус. Не говори никому, что я предупредил тебя. До свидания, мистер Литтон. – И с этими словами Фаррел неторопливо отошел от них.

Маркус повернулся к Дэвиду:

– Ты слыхал об этом?

– Да, но мне все это показалось до того не правдоподобным, что я просто не знал, как к этому отнестись.

– Вот и я не знаю, – сказал Маркус.

Слова Фаррела не шли у Маркуса из головы всю недолгую дорогу домой на Кавендиш-сквер. Его беспокоило, что слух столь близок к правде по крайней мере в одном. В то же время он не боялся за жизнь Катрин. Майор Карузерс убедил его, что убийца достиг своей цели, ликвидировав всех, кто был с ним в отряде Эль Гранде и мог узнать его. Эпизоды с разбитой лампой и нападением на него в парке он счел случайностями, не связанными с этим делом.

Тем не менее Маркуса продолжала интриговать загадочность убийства англичан. Кто был убийца и что заставило его пойти на это? Был ли то стрелок или, как предположил Фаррел, один из партизан? Маркус подумал об Эль Гранде и выругался сквозь зубы. Он завидовал молодому человеку, а это было малоприятно.

Он был уверен, что Катрин, как только освободится от него, тут же выйдет замуж за Эль Гранде, а это тоже не вдохновляло. У него не было серьезных причин откладывать визит к адвокатам, кроме собственного нежелания затевать процесс. Развод – тяжелое дело, а он ведь заботится о спокойствии Катрин.

Черт подери! Кого он пытается убедить? При чем тут забота о Катрин? Он сам не хочет развода. Он потерял ее. Потерял, несмотря ни на что. Умный человек рад был бы избавиться от нее. Но не он! Его околдовала женщина, постоянно предававшая его, и в этом состояла печальная правда.

Маркус не понимал, почему все еще злится на нее. Казалось бы, с этим давно покончено. Не первый раз он мысленно возвращался к истории своей любви и снова говорил себе, что не так уж Катрин и виновата. В конце концов она ведь была агентом, выполняла приказ, поэтому ничего не могла рассказать ему, даже если бы захотела.

На память пришли слова Карузерса. Майор сказал ему, что Катрин перестала заслуживать доверия, когда не сообщила о случае в башне. В тот момент эти слова вызвали у него ярость. Она ничего не сказала о лампе, разбитой на лестнице, потому что подозревала его в покушении на ее жизнь. Несколько остыв, Маркус понял, что Карузерс имел в виду двойственность Катрин, ее преданность им обоим. Маркус не склонен был заблуждаться относительно ее чувств к нему, но по крайней мере она не захотела, чтобы его повесили.

Он сам был небезупречен. Постоянно давил на нее или хотя бы пытался давить. А когда Катрин проявляла твердость, это вызвало в нем протест.

Маркус ругал себя последними словами за то, что предложил ей стать его любовницей. Единственное, что он мог сказать в свое оправдание, – это что он не пытался совратить ее. Теперь, когда он знал об Эми, он понимал, сколь многое Кэт простила ему, прежде чем совершить последний шаг, – не то, что он изнасиловал Эми, такого Кэт никогда не простила бы, а то, что Эми была когда-то его любовницей.

Даже теперь стоило ему лишь подумать об Эми, как он испытывал смущение. До сих пор с трудом верилось, что Эми Спенсер – сестра Кэт. Другими словами, у него была связь с собственной свояченицей.

Невероятно! Он помнил домик в Челси, снял для нее, помнил желтый диван, помнил свою бурную страсть. Но это все, что осталось у него в памяти. Тогда ему было лишь двадцать два и он, если б Кэт только знала, влюблялся в каждую хорошенькую женщину, попадавшуюся ему на глаза. Эми была не единственной в длинной череде его любовниц в те годы, сейчас Маркус не смог бы припомнить ни лиц, ни имен большинства из этих женщин. Это был слепой случай, что когда-то он остановил свой выбор на сестре женщины, ставшей в один прекрасный день его женой.

Ему представилась картина: воскресный день, все собрались за обеденным столом, вся семья, его жена во главе стола, как положено, его бывшая любовница… Он зло выругался вполголоса, и какой-то прохожий, косо посмотрев на него, свернул от греха подальше в сторону.

Дело, конечно, вовсе не в Эми, главное – чувство Кэт к Эль Гранде. Она возвела молодого человека на пьедестал, сделала его своим идеалом. Но в ее постели все же оказался он, а не Эль Гранде, представляющийся юной девице героем. Из них двоих она предпочла его. На пьедестале чертовски холодно. В постели же Кэт – чертовски жарко.

Ее страсть была подлинной, Маркус не сомневался в этом. Он много раз вспоминал их последнюю ночь и в других доказательствах не нуждался. Она была потрясена его неистовостью; черт, он сам не ожидал от себя такого. Он совершенно потерял голову, страсть ослепила его, он требовал от нее того, чего она не понимала, но ведь нет ничего, что не могут себе позволить муж и жена. Во всяком случае, так считал Маркус. И она не протестовала, не пыталась сдерживать его. Катрин предоставила ему полную свободу владеть ее телом, и оба они упивались этой свободой.

Но все это не главное. Кэт настаивала на разводе, и он обещал заняться этим. Нельзя дольше откладывать. Завтра же. Завтра же утром он первым делом назначит встречу своим адвокатам.

С каменным лицом Маркус вошел в дом и хлопнул дверью. Жиль, слуга, шагнул было к нему, чтобы принять шляпу и пальто, но, увидев выражение лица хозяина, благоразумно юркнул за кадку с пальмой.

В сиянии тысячи свечей крестная мать Маркуса леди Тарингтон оглядывала гостей, заполнивших бальный зал ее особняка на Сент-Джеймс-сквер. На ее приемы всегда собиралось множество народу, но на сей раз было даже многолюдней, чем обычно, невзирая на то, что сезон балов и приемов – пока предрождественский, настоящий откроется только после Рождества – еще не начался. Причиной такого стечения гостей было снедавшее всех любопытство к Маркусу и его семье.

Все знали о мгновенно разнесшемся по Лондону слухе о том, что против Маркуса, возможно, ведется испанская вендетта и он вынужден прятать жену ради ее безопасности. Это придавало вечеру остроту, волнующее чувство риска, которому мог подвергнуться каждый, кто был хотя бы знаком с Маркусом. Леди Тарингтон в душе считала этот слух вздором, но не могла устоять от соблазна восполь-зоваться случаем ради успеха своего бала.

Конечно, Маркус был не единственным ее козырем. Его мачеха в равной степени привлекала всеобщее любопытство. Леди Тарингтон нашла взглядом маленькую группку, ожидавшую, когда заиграет музыка. Это была леди Ротем в окружении двух своих сыновей, Пеннистона и Тристама.

Тридцать лет прошло со времени скандальной женитьбы Ротема, чему предшествовало похищение девушки, а возможно, и изнасилование. И хотя с той поры утекло много времени, по-прежнему было видно, что подвигло графа на такое безрассудство. Пусть графиня чуточку погрузнела, пусть в черных ее волосах и поблескивают серебряные нити, лицо у нее хотя и не поражает красотой, но по-прежнему невинно-ангельское и без единой морщинки. Подумав о злодее, когда-то заставившем юную девушку стать его женой, леди Тарингтон содрогнулась от отвращения.

Маркус, хвала богу, не похож на своего отца. Поначалу крестная беспокоилась за мальчика, боясь, что он пойдет по его стопам, но со временем он стал на верный путь. «Будь жива Мэри, она, – решила леди Тарингтон, – могла бы гордиться сыном». Маркус сделал то, что в свое время следовало сделать старому развратнику, если бы он хоть чуточку уважал приличия, – заставил общество признать свою мачеху и ее детей.

За те несколько недель, что прошли со времени их переезда в Лондон, они были приняты в некоторых самых знатных домах, в том числе и в ее. И это целиком заслуга Маркуса.

Пеннистон почувствовал взгляд леди Тарингтон и невольно расправил плечи. Он еще не привык к такому вниманию к своей персоне, однако не тешил себя иллюзией, что вызывает в ком-нибудь что-то похожее на восхищение. Все смотрели на него так, словно ожидали, что на глазах у них один из Литто-нов свалится пьяный. Ну уж нет, он не собирался позорить свою мать, да еще публично.