Его злило, когда он иногда начинал путать Кэт и Каталину. Они были единственными женщинами, которые вызывали в нем темное, первобытное желание. Не то чтобы такое с ним никогда не случалось. Он вряд ли был самым добродетельным человеком на свете, но у него было все-таки понятие чести. Между Кэт и Каталиной было то же различие: одна – благородная леди, другая – хитрая сучка.

При мысли о Каталине он заскрежетал зубами. Его терпение было на пределе. Больше месяца прошло с тех пор, как он вывел Кэт в свет, сначала в Лондоне, потом здесь, в Ротеме, и ни разу ни Каталина, ни Эль Гранде не попытались связаться с ним.

Пора было делать следующий шаг по плану, который он задумал. Под именем Каталины Катрин должна заявить о своем праве на имение Эль Гранде. Маркус еще не окончательно продумал все детали. Ясно одно: они будут действовать через адвокатов, так что ей не придется ехать в Испанию. Если и это не сработает, тогда он не знает, что может заставить Каталину и ее брата обнаружить себя.

Порыв холодного ветра взъерошил его волосы. Конь танцевал под ним, грызя удила. Маркус засмеялся и отпустил поводья; конь рванулся вперед. Грумы, чертыхнувшись, поскакали следом.

Катрин без особого труда удалось выйти из замка. В ворота проходило много народа, в основном торговцы и слуги, и она, одетая скромно, ничем не выделялась среди других, особенно когда накинула капюшон, скрывавший лицо. Если бы ее остановили у ворот, она сказалась бы деревенской девушкой, чей парень помогает графским поварам по случаю наплыва гостей. К счастью, никто не остановил ее, никто на нее даже не оглянулся.

Неприятность поджидала у строения, в котором помещались конюшня и псарня. Катрин надеялась в темноте незаметно проскользнуть к лошадям, но, свернув во двор, увидела горящие фонари и троих мужчин, которые о чем-то спорили у коновязи. Двое из них были Тристам и Пени, а третий, одетый в ливрею, очевидно, один из грумов.

Катрин укрылась в глубоком дверном проеме, где тень была гуще, и раздумывала, что делать. Она видела, что Пенна шатает, потом он и вовсе растянулся на земле, и Тристам с грумом бросились его поднимать. Она поняла, что Пенн сильно пьян.

– Не хочу идти спать! – кричал Пенн, вырываясь. – Хочу в деревню. У меня бренди кончился, черт вас возьми! Хочу еще бутылку. Ты, Смоллет, – поганый предатель, вот ты кто. Я тебя уволю!

– Да, сэр, – почтительно отвечал грум.

– Ты должен быть благодарен Смоллету, что он не дает тебе лошадь, – яростно набросился на Пенна Тристам. – Когда-нибудь сломаешь себе шею, не говоря уже о том, что загубишь хорошую лошадь!

Наконец Тристам и грум поволокли не стоявшего на ногах Пенна со двора. Их громкие голоса возбудили собак, которые с оглушительным злобным лаем стали бросаться на деревянные решетки вольер и долго еще не могли успокоиться после того, как троица пропала во тьме.

Катрин с колотящимся сердцем дождалась, когда собаки замолчат, затем быстро и бесшумно добралась до ворот конюшни.

При ее приближении конь поднял голову: черный, с лоснящейся шкурой, трепещущими ноздрями. В бархатных его глазах было скорей любопытство, чем настороженность. Катрин казалось, что он оценивает ее, как и она его.

– Какой ты красавец! – шепотом проговорила она. – Ведь ты Харон, да? Так ли ты хорош, как говорит Тристам?

Она ласково провела рукой по длинной шелковистой шее коня, и он тихо заржал. Катрин проверила и подтянула подпругу, бросила быстрый взгляд по сторонам и вскочила в мужское седло. Она легко коснулась конского бока коленом, и Харон медленно двинулся к выходу из конюшни.

Через несколько секунд они миновали освещенное место и вступили в спасительную тьму. Собаки г позади продолжали бесноваться. Пройдет какое-то время, пока они успокоятся, и еще немного, пока Смоллет вернется, чтобы расседлать Харона. Не обнаружив коня на месте, он, как надеялась Катрин, решит, что тот убежал, напуганный лаем собак. А позже, когда она вернется и отпустит Харона, грум подумает, что конь сам нашел дорогу домой. У заливных лугов Катрин натянула поводья и остановила коня, чтобы осмотреться. Легкий ветерок гнал легкую рябь на реке; воздух был прохладен; так же чист и холоден был свет луны, плывущей над рекою. В отдалении мерцали огни городка. Харон нетерпеливо пританцовывал, недовольный тем, что они стоят. Он словно бы говорил Катрин: «Не трусь, у меня хватит смелости на двоих». Она засмеялась и почувствовала, как растет в ней возбуждение. Казалось, она целую вечность не садилась на такого великолепного скакуна, как Харон. Коленями Катрин чувствовала, как играют и напрягаются его мышцы, как мощное животное только ждет сигнала, чтобы показать свою силу. Разве могла она устоять?

Катрин ослабила поводья, дав волю коню. С радостным, как ей показалось, ржанием он прянул в сторону, перебирая копытами, потом пошел легким галопом и, набрав скорость, полетел, распластываясь над землей.

Катрин поняла, что Харон прекрасно знает, куда скакать. Видимо, они с Тристамом не раз мчались той же дорогой. Если Харон раньше принадлежал Пенну, будет неудивительно, если он остановится в Ротеме, у таверны «Черный кабан».

Она припомнила жалкую сцену во дворе конюшни, невольной свидетельницей которой стала. Пенн нуждался в помощи, но она не знала, как ему помочь. Казалось, на него не действуют никакие доводы. Ее отец перестал пить только тогда, когда одна из его пациенток, молодая женщина, умерла. В том не было его вины, но он казнил себя. После того случая спиртное навсегда исчезло из их дома.

Внезапно им навстречу метнулась длинная черная тень. Катрин не успела ничего сообразить, но инстинктивно сделала то, что нужно. Пригнувшись в седле, она тронула пятками бока коня. Харон подобрался, прыгнул и легко взвился в воздух.

Катрин перевела дух и нервно рассмеялась, как только копыта коня коснулись земли по ту сторону высокой изгороди. Когда Харон благополучно приземлился, она остановила его и медленно обернулась назад.

В бледном свете луны можно было различить, что они скакали не по знакомой дороге к мосту, а вдоль нее. Было ясно, что Тристам и его конь предпочитали более рискованный путь.

Она потрепала Харона по шее.

– Пусть это послужит мне уроком, – сказала она. – Нельзя давать воли лошади, особенно если она так любит прыгать.

Харон прядал ушами, словно хотел понять, что Катрин говорит ему. Вдруг он мотнул головой и заржал. От реки на них неслись огромными прыжками два оленя, но, почуяв лошадь и всадника, резко свернули в сторону замка.

Она не успела полюбоваться ими, вздрогнула, услышав, как затрещал кустарник впереди. Тьма словно расступилась, и появились три всадника. Катрин выхватила пистолет.

– Кто здесь? – послышался голос.

Голос Маркуса. Катрин опешила, не веря своим ушам, но быстро опомнилась и стала поворачивать коня.

Казалось, все произошло одновременно: окрик и звук выстрела. Пуля попала в камень, и осколки застучали по копытам Харона. Он шарахнулся, едва не сбросив Катрин, и прыгнул вперед. Один из всадников помчался им наперерез, и Катрин сделала предупредительный выстрел, послав пулю над его головой.

– Кеньон, Харли, окружайте его! – крикнул Маркус.

Катрин знала, что на открытом пространстве ей не уйти от погони. Надо уходить верхом, по холмам.

Если он узнает ее, все раскроется, он поймет, что она – Каталина. Ведь Катрин не способна скакать на андалузском жеребце.

Она не может открыться ему, во всяком случае, пока не получит на то разрешение майора Карузерса. В ней ожили прежние подозрения. Нет, она должна уйти от преследователей во что бы то ни стало.

Пока Харон несся к деревьям, Катрин лихорадочно соображала, какую дорогу выбрать. С северной стороны замка возвышались отвесные скалы. Если обогнуть их, дальше пойдет лес, болото и крутые холмы с редкими чахлыми деревцами и зарослями брусники. Ближе к замку – река с пешеходным мостом. Стоит пересечь его, и она в безопасности.