В тот же день мне пришлось дать согласие на должность следователя в Октябрьском отделе внутренних дел города только потому, что в отделе кадров в это время находился начальник упомянутого райотдела Рудольф Георгиевич Розенберг, который пообещал решить мою жилищную проблему. В результате я действительно где-то в середине октября получил две комнаты в трёхкомнатной квартире, в недавно построенной девятиэтажке по ул. Комсомольская, дом 9, куда вскоре и приехали Елена с Иришкой. Кстати, до сих пор целы берёзки, посаженные мной под окнами квартиры с левой стороны дома. Правда, сейчас это уже не берёзки, а могучие берёзы. До этих комнат мне пришлось жить, точнее ночевать, в нескольких общежитиях, где обнаруживалась свободная койка, и даже в своём служебном кабинете. Промучившись так недели две, я положил все бумаги на стол перед Александром Григорьевичем Юницыным — начальником следственного отделения — и в этот же день уехал в Москву, в Министерство образования СССР, для перераспределения, поскольку именно оно курировало такие вопросы.
Был я в ту пору горяч, не боялся разговаривать с начальниками на равных, поэтому в Москве министерские чинуши, привыкшие к раболепству, сначала были поражены моими требованиями, назвали их неслыханной наглостью, а потом в лице начальника отдела молодых специалистов, некоего Колпачникова, стали угрожать мне милицией и заявлением о моём хулиганстве, хотя я в разговорах с ними не произнёс ни одного грубого слова, а только без дрожи в голосе требовал или обеспечить исполнение условий распределения в Архангельск, или дать мне возможность свободного трудоустройства.
Кончилось всё тем, что чиновники созвонились с управлением кадров МВД СССР и отослали меня туда. Здесь мне предложили для решения вопроса подождать день-другой, чем я воспользовался и на пару дней уехал в Астрадамовку, где меня уже ждали не только Елена и тёща, но и месячная дочь Иринка, которую я ещё не видел.
Через несколько дней в МВД СССР мне вручили копию телеграммы за подписью заместителя начальника УВД Архангельской области Баранова, текст которой гласил: «По возвращении Склярова Э. Л. в Архангельск ему будет предоставлена однокомнатная квартира». И я вернулся в Архангельск. На мой вопрос: «Где квартира?» — Баранов ответил: «Никакой квартиры нет, а в министерство телеграмму другого содержания послать не мог». Так меня нагло обманули во второй раз. Попасть на приём к начальнику УВД Якову Михайловичу Куракину было делом невозможным. Он был для меня недоступен.
Работу я продолжил, но категорически отказался аттестоваться, то есть получать милицейское звание, и работал как вольнонаёмный до февраля 1969 года, когда всё-таки дал согласие на аттестацию и стал лейтенантом милиции.
Вообще-то я должен признаться, что, соглашаясь на работу в милиции, я в силу своего характера понимал, что ношение форменной одежды, чинопочитание, доклады по стойке «смирно» и т. п. чужды мне и будут для меня бременем. Но безвыходное положение, обусловленное отсутствием возможности распределиться в сферу, которая мне больше всего импонировала на учебной практике и стажировке — работа в советских органах, то есть в органах исполнительной власти, а, главное, обещанная квартира и наличие мединститута, вынудили меня дать согласие на эту работу. При этом я исходил из следующего: во-первых, самое большее — это три года, которые необходимы были Елене для окончания медицинского института, после чего я ни на один день не собирался оставаться в Архангельске и в милиции; во-вторых, будучи подкованным сведениями о жизни, почерпнутыми в основном из мемуаров Леонида Утёсова, Ива Монтана и т. п. великих и известных артистов, я решил, что надо просто войти в роль, в моём случае — в роль милиционера, и играть её эти три года.
Эта психологическая самоустановка мне здорово помогала. Как только становилось тяжко, я тут же говорил себе: всё, что происходит, — это игра, игра твоя и других персонажей. Конечно, через год-два я втянулся в службу, стал болеть за дело, но игровой приём и в дальнейшем помогал не раз. Именно поэтому ни одному начальнику не удавалось довести меня до нервного срыва, как это происходило со многими моими коллегами. Наоборот, некоторые из моих начальников, чувствуя мою какую-то непонятную для них неуязвимость, просто бесились от этого, а я спокойно наблюдал за ними, оценивая их поведение и определяя свою реакцию на него.
Коллектив следственного отделения был дружным. Мы совместно отмечали дни рождения и прочие события. Неформально лидерствовала здесь А. В. Решетова, так же как и я, выпускница Саратовского юридического института. Её муж, В. С. Решетов, возглавлял Соломбальский райотдел милиции. Авторитетом также пользовался Женя Ахраменко, который с его опытом следственной работы на протяжении нескольких лет был очень востребован среди коллег: за помощью и советами обращались именно к нему. Следователь Валентин Черепанов отличался тем, что частенько — для своих домашних — уезжал «в командировки», а жена, приходя в отделение узнать о дне его возвращения, нередко видела мужа за его рабочим столом. Были и другие следователи: Юра Киселёв (через пару лет работы уехал в Астрахань), Рудольф Матвеев (яростный курильщик, умерший через несколько лет от рака лёгких), Эмма Бибанина, почему-то невзлюбившая меня с первых же дней нашего знакомства в отделении и устроившая истерику в кабинете начальника райотдела, когда узнала о моём назначении начальником отделения на пятом году моей работы следователем. Возглавлял отделение Александр Григорьевич Юницын, хороший следователь, но любивший после рабочего времени поговорить по душам за бутылочкой. Вскоре он ушёл на пенсию, а сменил его Виктор Тимофеевич Камышев, которого позже сменил я.
Кстати, в Архангельск я приехал не один из числа выпускников Саратовского вуза. Распределился в Архангельск также Михаил Саблин, с которым я хоть и не учился в одной группе, но был дружен по совместной практике в Ульяновске и Куйбышеве. Он стал работать следователем в Первомайском ПОМе (ныне — Новодвинский ГОВД). Приехали Юра Гуридин (месяц проработав в Котласском ГОВД, перераспределился в Белгород), Гена Иванов и Нина Молчанова (жили вместе и года через три втихаря куда-то уехали). Так мы с Михаилом в Архангельске из однокурсников остались одни. Через несколько лет Саблин перевёлся из Новодвинска в Архангельск, где и получил квартиру вдобавок к новодвинской хате. Первые годы мы дружили семьями, но работа в разных городах не могла нас не отдалить, хотя приятельские отношения сохранились до сих пор.
Рабочий день начинался с утреннего доклада дежурного начальнику райотдела об оперативной обстановке, о зарегистрированных преступлениях, о задержанных и т. п. Тут же материалы по происшествиям начальником расписывались по службам. Кратко обсуждали какой-либо общий для всех вопрос, затем мы расходились по кабинетам своих непосредственных начальников, а они уже ставили задачи на день перед конкретными сотрудниками.
Как правило, утром в отдел я приходил одним из первых, но в зале, где проводились утренние доклады дежурных, уже вовсю стучала костяшками домино известная на весь город троица фронтовиков-оперативников: Олег Александрович Паникоровский, Виктор Иванович Романов и Николай Автономович Пожилое. Троица сражалась, ожидая четвёртого игрока. Сначала случайно, а потом, как заправский игрок, я стал принимать участие в этих сражениях, стал заядлым доминошником, что оказалось полезным для службы: во-первых, наладил отношения со «стариками», хотя для следователей характерны довольно прохладные отношения с оперативниками, и, во-вторых, за игрой иногда решались вопросы совместных действий по имеющимся у меня нераскрытым уголовным делам.
Конечно, в этот период в райотделе работали и другие оперативники, которые тоже пользовались авторитетом. Например, Вениамин Шабалин, Николай Иванович Куди (молодой парень, начавший службу в милиции с должности участкового).
Для следователей — во всяком случае для меня — самым обременительным было выезжать на места происшествий для их осмотра, но не из-за самой процедуры этого важнейшего следственного действия, а из-за того, что, как правило, ломался план намеченной текущей работы, оставались недопрошенными вызванные повестками люди, срывались другие мероприятия, проведение которых было обязательным. Всё это накапливалось и, в свою очередь, влекло ломку планов на последующие дни. Разгребать кучу накопившихся дел приходилось, как правило, в выходные дни.
