В 80-х годах он и Раиса Александровна как-то незаметно один за другим ушли из жизни. Я узнал об этом только через несколько лет. Их дом достался женщине, которая ухаживала за Раисой перед её смертью.

Рассказывая о своём детстве, моя мать, как правило, сводила свой разговор к мачехе Раисе Александровне, считая её источником многих своих детских бед. Видимо, их отношения и способствовали тому, что, окончив восемь классов, — что по тем временам считалось неплохим образованием, — лет в 17–18 моя мать с подружками по вербовке уехала в Грузию, город Кутаиси, на шёлковый комбинат. Как оказалась мать в Тбилиси, не знаю, но, видимо, её туда привёз мой отец, поскольку там жили его мать Шушана и сестра Анджела. Этот отрезок жизни моей матери менее всего мне известен, и даже в некоторой степени загадочен. Видимо, сознательно мать старалась как можно меньше вспоминать и говорить об этом времени.

В 1940 году у моей матери родился первенец, названный Эдиком, который, заболев, умер в возрасте нескольких месяцев. У меня до сих пор хранится свидетельство о его рождении.

Как развивались события дальше, не знаю, но мой отец оказался на фронте, и, по рассказам матери, не совсем добровольно. Что-то с ним случилось. Одним словом, от него с фронта мать получила два письма (с Украины), а последней весточкой была телеграмма, посланная им со станции Малышевская, и было это в 1942 году, уже после моего рождения. Обо мне отец так и не узнал. Больше никаких вестей о нём мы не получали: ни о его гибели, ни как о без вести пропавшем. С тех пор моя мать замуж не выходила, хотя в отдельные редкие периоды поддерживала определённые отношения с мужчинами, которых я хорошо помню, но ни один из них так и не стал её супругом.

За сгинувшего на войне отца от государства ни мать, ни я не получили в жизни ни копейки. Слава богу, что оно хоть от своей конституционной обязанности бесплатно учить и лечить в советские годы не отказывалось.

Скудны мои знания о корнях-истоках моих родителей. По отдельным фрагментам рассказов матери и её сестер — Дуси и Лизы — знаю, что мои дед и бабка — Моисей Павлович и Евдокия Скляровы — на Кубань приехали с Полтавщины. Бабушка умерла, когда моей матери было три года. Дед всю жизнь проработал кузнецом, а около двух десятков своих последних лет — на Тихорецком вагоностроительном заводе. Моя мать была самой младшей из пятерых детей. Её сёстры и братья: Елизавета и Евдокия (я их хорошо знал), Василий (умер в 60-е годы) и Иван (погиб на фронте в Великую Отечественную войну). У всех у них разные, непохожие судьбы, но все они с детства и до смерти трудились не покладая рук на протяжении своей жизни.

В отличие от моих тёток, тёти Лизы и тёти Дуси, у которых я даже жил какое-то время, дядю Василия помню только по одному эпизоду, когда за столом в компании он, держа меня на коленях, выпустил мне в лицо струю дыма от козьей ножки, и я чуть не задохнулся в этом дыму. Я долго кашлял, потом меня вырвало. Больше дядю Васю я никогда не видел, хотя жил он последние годы в нескольких часах езды от Тихорецка, в станице Удобная Армавирского района. После Великой Отечественной войны, участником которой он был, и до выхода на пенсию Василий служил в милиции на должности участкового инспектора.

Иван (второй брат матери), как я уже сказал, погиб во время войны, точнее 20 ноября 1943 года, и был похоронен на северной окраине хутора Соломки Горностаевского района Николаевской области. Говорили, что он успел жениться до ухода на войну, и с его детьми моя мать некоторое время переписывалась. Но переписка эта возникла и велась тогда, когда мать вернулась из Тбилиси в родной Тихорецк и жила без меня. Кто они и где живут, я не знаю, Но сейчас задумываюсь над тем, почему они (дети Ивана) ни разу не приехали в Тихорецк, не переписывались с моим дедом?

Тётя Лиза имела очень суровый характер, всю жизнь добивалась справедливости, за что и получила прозвище Прокурорша. За несколько лет до своей смерти она поссорилась с сыном Александром Сахаровым и, подобно Льву Толстому, бросила дом, хозяйство и уехала в маленькую станицу Крыловскую, где и умерла. Моя мать похоронила её в Тихорецке, но Сашка так и не захотел узнать, где она похоронена. Последние полтора десятка лет, почти до смерти, тётя Лиза работала санитаркой в детской поликлинике в Тихорецке. У меня о ней остались очень тёплые воспоминания.

Первый раз тётю Лизу я увидел в Тбилиси, куда она в начале 1949 года приехала со своим вторым мужем — дядей Мишей, огромным, толстым человеком. Привезли они с собой чемодан яблок и чемодан яиц, которые скупили в Тихорецке, а в Тбилиси их перепродали и заработали на этом какие-то деньги. По советским меркам это называлось спекуляцией, за что полагалось довольно строгое уголовное наказание. Но если бы не эта «спекуляция», то тётя Лиза, да и тётя Дуся, которая тоже несколько раз привозила в Тбилиси яйца для перепродажи, просто не выжили бы. После одной такой успешной продажи яиц и яблок в начале 1949 года тётя Лиза забрала меня с собой в Тихорецк на месяц-другой, до приезда моей матери в отпуск. Но получилось так, что за мной мать приехала только в конце года.

Сын тёти Лизы Сашка был старше меня лет на пять и поэтому казался мне взрослым, хотя лупили его за всякие провинности нещадно. О том, что у тёти Лизы есть и второй сын — Пётр, значительно старше Сашки, я узнал, будучи уже взрослым, после службы в армии. Пётр, к сожалению, спился и в 70-е годы умер. Жил он в то время в городе Сочи, где до сих пор живут его жена Сима и двое их детей — Володя и Анжела.

Тётя Дуся — человек, воспоминания о котором вызывают у меня слёзы и боль утраты. Так получилось, что между нами сложились очень тёплые отношения, я ей многое доверял. Этому способствовало, наверное, и то, что с ней моя мать была особенно дружна, и я почти все свои каникулы, а потом иногда и отпускное время проводил у неё в доме в Тихорецке. Кроме того, история её жизни, полная тягот и несчастий, потрясала каждого, кто узнавал её. Этой истории хватило бы на целый захватывающий роман. В нём бы рассказывалось о её красоте в молодости, о её муже-изверге Николае Лощенове, о её колымско-камчатской эпопее, куда её после войны увёз муж на золотые прииски, о трагической судьбе её детей — Владимира и Александра Лощеновых.

Не знаю, почему и когда точно, но в конце войны мы с матерью снова оказались в Тихорецке, где прожили какое-то время, а в 1946 году вернулись в Тбилиси. Так началась моя сознательная тбилисская жизнь.

Вернувшись в Тбилиси и не имея своего жилья, мы с матерью скитались по разным квартиркам, снимали угол. Жили у разных людей, но больше всего запомнилась жизнь в одной комнате с Людмилой Сергеевной Родионовой, с которой мы очень сблизились. Если бы не преждевременная смерть этой женщины, наша жизнь, мне кажется, сложилась бы по-иному.

Людмила Сергеевна — дворянка, дочь царского генерала, умершего в городе Нежине. Одежда у неё была с родовыми метками, посуда — кузнецовский фарфор, а столовые приборы — из серебра. Она знала в совершенстве несколько иностранных языков и, как рассказывала мать, собиралась обучить этим языкам и меня. Все вещи, в том числе посуда и фотографии, после её смерти (в 1946–1947 году от холеры) достались моей матери. Многие годы мы пользовались большими и маленькими тарелками от кузнецовских сервизов, ложками и вилками с гербами. После моей армейской службы я как-то обнаружил, что в доме у матери почти ничего не осталось из этой посуды. И только две серебряные ложки, поднос 1885 года изготовления да часть семейного альбома Людмилы Сергеевны с карандашными и акварельными рисунками и текстами к ним, а также фотографии, исполненные фотографом Двора его Императорского Величества Ив. Дьяговченко, сохранившиеся у меня до сих пор, напоминают об этой дворянке. На многих фотографиях изображена известная ещё в дореволюционные времена балерина Мария д’Арто, которая дружила с Людмилой Сергеевной. Мария д’Арто танцевала на сцене и после революции и в советское время считалась прогрессивной танцовщицей, вошедшей в историю русского балета. Известна она и тем, что танцевала в составе студии «Драмбалет», созданной в 1918 году. О ней, Марии д’Арто, в своих воспоминаниях пишет Варлам Шаламов как о дочери городского капельмейстера, учителя пения Александрова, служившего в гимназии города Вологды, в которой учился Шаламов. Он был очевидцем её приезда в Вологду к отцу.