Надо сказать, что во времена правления Н. С. Хрущёва власть много внимания уделяла порядку поступления молодёжи в высшие учебные заведения. Считалось более целесообразным, чтобы молодёжь поступала не со школьной скамьи, а уже имеющая за плечами трудовой опыт, опыт общения в трудовых коллективах, то есть поступали люди, которые знают, что такое труд, могут более или менее самостоятельно совершать общественно значимые поступки и оценивать их, соизмеряя с окружающим миром.

Служба в Вооружённых силах страны по призыву — а в то время это не менее трёх лет в сухопутных войсках и четыре года в морских — отвечала этим задачам, и, видимо, поэтому в годы моей службы в армии поощрялись подготовка солдат к сдаче вступительных экзаменов и реальное предоставление им возможности поступления в вузы на последнем году службы. Естественно, все сто процентов срочников, имеющих среднее образование, не могли быть одновременно отпущены для сдачи экзаменов, и командование вполне справедливо создавало при частях подготовительные группы, зачисляя в них положительно зарекомендовавших себя солдат и матросов и привлекая для проведения занятий в этих группах школьных преподавателей.

В некоторых частях занятия в таких подготовительных группах стали предварять курсами по подготовке младшего офицерского запасного состава, а в некоторых частях и совмещать службу на курсах и подготовку к вступительным экзаменам. Так произошло и в нашей части. Но самое удивительное, что в год моей демобилизации из нашего дивизиона на такие курсы были зачислены только я и Нодари Чартия, который до армии учился в грузинской школе и по-русски — практически вынужденно — научился писать в армии, хотя на русском языке говорил сносно.

Зачислены были именно мы, а не кто-нибудь другой, а желающие были все без исключения солдаты третьего года службы. Всё это породило в части дурные разговоры, хотя в отношении меня ни у кого сомнений не было: я числился в передовиках, был рационализатором, вёл занятия по своей системе (8К63У) с офицерами-новичками из других, только что созданных ракетных баз, одним словом, был на виду. Но у всех встал вопрос: «А почему Партия?» Честно говоря, для меня это тоже было загадкой. Может быть, всё дело в том, что рапорт о зачислении на курсы мы подали одновременно, как минимум за полгода до объявления об очередных курсах, то есть раньше всех в части. Но всё-таки в дивизионе были парни, более заслуживающие этих курсов, чем Партия.

В том году на курсах готовили офицеров запаса категории электриков-бортовиков ракетных систем 8К63У, напичканных электроникой, что для начала советских 60-х годов было абсолютной новинкой. В эти времена неспециалисты большой разницы между электрикой и электроникой не видели, а о специалистах-электронщиках мы вообще не слышали. Стержнем всей учёбы была зубрёжка десяти бортовых электросхем ракеты (схема заправки, схема старта, схема наведения на цель, схема стабилизации и т. д.), каждая из которых была невероятно сложной сама по себе, а тем более во взаимосвязи друг с другом. Мы должны были знать их назубок, быстро находить места сбоев и принимать соответствующие меры, если это было возможно и необходимо для запуска и полёта ракеты. Усвоение такого учебного материала было невероятно трудным.

Полегче прошли занятия по подготовке к вступительным экзаменам в вуз, особенно для меня, так как я психологически мобилизовал для этого все свои внутренние ресурсы. Желание поступить в вуз было огромным, и тому было три причины, основанные, конечно же, на честолюбии. Первая — никто из моих многочисленных родственников не имел высшего образования; вторая — доказать всем своим бывшим одноклассникам по дневной школе, что я могу достичь чего-то в этой жизни, хоть и окончил вечернюю (а не дневную) школу, и могу быть успешнее многих из них; третье — желание вырваться из среды работяг и чтобы надо мной было как можно меньше начальников (чем меньше — тем лучше!).

Там, в армии, готовясь к экзаменам, я впервые понял и на себе ощутил, что человек, если чего сильно захочет, может этого добиться. Я никогда не отличался хорошей памятью, но за три месяца до вступительных экзаменов в институт я по экзаменационным программам выучил (кстати, без особого труда) не только, например, все стихотворения и поэмы, но и целые куски прозы из литературы и истории, не говоря уж о правилах грамматики, которые я вызубрил просто дословно.

Поступать я решил в Саратовский юридический институт, который был одним из трёх специализированных институтов в СССР. Такие же вузы имелись в Свердловске (теперь Екатеринбург) и в Харькове (Украина). В Саратовский институт решил пробиться именно потому, что город был на реке Волге. А в юридический — по двум причинам: во-первых, самые лёгкие для меня вступительные экзамены; во-вторых, и это главное, хотел знать правила жизни — законы, и это желание пересилило мою тягу к технике и мои первые успехи в работе с ней.

Саратов оказался большим старым промышленным городом, закрытым для иностранцев, с довольно развитой городской транспортной структурой, с множеством старых жилых домов, в том числе в центре, и виделся каким-то неухоженным.

Берег Волги был крутым, без всякого намёка на набережную, но с многочисленными протоптанными дорожками к местам причаливания различных судов, в том числе грузовых барж, которые разгружались прямо в центральной части города.

Интересно, но в армии никто не сомневался, что я буду поступать в технический вуз, и, когда пришёл вызов из юридического института, все мои командиры были просто ошарашены и даже почему-то считали себя обманутыми. Они ведь не знали о моих школьных «успехах» в математике и физике, а тем более в химии и тому подобных науках.

Так или иначе, но в институт я был зачислен с оценками 3 (сочинение), 4 (устно литература и русский язык) и 5 (история). Но самое удивительное, что в институт не поступили некоторые из тех, у кого сумма баллов была выше, чем у меня. Решающим моментом в зачислении в институт, мне кажется, было собеседование в приёмной комиссии уже после экзаменов. Если на вопрос «сможешь ли ты учиться без стипендии?» некоторые абитуриенты, по неосторожности или наивности, отвечали что-то вроде «будет трудно» или, тем паче, «нет, не смогу», их судьба решалась однозначно — в институт их не брали. Ну а я, имея в те годы определённую долю наглости и имея перед собой задачу поступить в вуз во что бы то ни стало, конечно, ответил «да, смогу, родственники помогут», хотя чётко знал, что моя мать с её смешной зарплатой содержать меня не сможет, а у других моих родственников (в Тихорецке) были свои проблемы, им было не до меня. И, о чудо, я был зачислен студентом, но первые полгода учёбы стипендии не получал. Мне пришлось искать разные случайные заработки.

Здорово повезло и выручило то, что после экзаменов и зачисления в институт нас сразу же отправили в качестве строительного студенческого отряда в Новоузенск (Саратовская область), где я попал в бригаду по погрузке в вагоны различных бетонных конструкций. Работа эта (в отличие от других работ) оплачивалась очень хорошо, и за месяц я, как и каждый из нашей бригады, заработал столько, что потом полгода жил на эти деньги. Продукты, особенно в столовых, были очень дешёвые.

На эти же деньги я совершил поездку в Тбилиси (после работы в стройотряде до начала занятий в институте нас всех отпустили по домам на 10 дней), где я на эти заработанные деньги наконец-то оделся в гражданскую одежду. Причём одели меня буквально за полтора-два часа в ателье, где я появился с матерью, захватив с собой несколько кусков ткани, остальное добавили из запасов ателье. С меня сняли мерки и велели подойти через полтора часа. И действительно, когда мы пришли через два часа, меня уже ждали несколько отлично сшитых, модных по тем временам рубашек и брюк — то есть всё, что было нужно для лета. До этого я всё время щеголял в солдатском обмундировании, естественно, без погон, а все свои солдатские значки (знаки отличия) ещё в Новоузенске обменял на арбузы и дыни у казахских мальчишек. Казахи тогда составляли значительную часть населения Новоузенского района.