Везли нас семь дней и доставили, наконец, в Прибалтику, где в один предрассветный час (на станции Приекуле, о чём я узнал позже) мы были разбужены криком: «Выходи с вещами!» Я тут же, схватив вещмешок — фуфайки у меня уже не было (по примеру других я её продал за три рубля — тогда это были не большие, но и не маленькие деньги, — поддавшись слуху, что «старики» всё отнимут, поэтому лучше всё продать), — выскочил из вагона, встал в общую шеренгу и при перекличке обнаружил, что в списке меня нет. Оказывается, спросонья я выскочил из вагона не с той командой, в которой числился, а поезд уже укатил дальше. Но, поскольку дивизия была одна, через день-два меня с «оказией» доставили к своим в город Елгава (бывшая Митава, Латвия). Все мои сопризывники уже щеголяли в новой топорщившейся форме, ходили в наряды и зубрили уставы. Так началась моя армейская жизнь.
Военная часть № 54117, в которой я оказался, была гвардейской военных лет и официально имела несколько имён по названиям городов, освобождённых ею от немцев. В 1961 году часть называлась Школой младших авиаспециалистов, где об авиации напоминали лишь два раскуроченных истребителя, стоявших (вернее, валяющихся) во дворе, и лётные эмблемы на наших погонах и в петлицах. На самом деле часть оказалась суперновой — ракетным дивизионом, только что созданным (но пока не до конца сформированным) для обслуживания сверхсекретной ракетной базы с подземным размещением, которая где-то ещё строилась.
Кстати, для исторической справки должен рассказать, что 31 августа 1999 года в «Российской газете» была опубликована статья «Старт из-под земли», посвящённая первому пуску ракеты из шахты, который был произведён 31 августа 1959 года, то есть всего за два года до моего призыва в армию. Вот на такой ракетной базе с уже модернизированными за два года (с 1959 г.) шахтными установками мне и предстояло служить.
С первых же дней службы началась великая зубрёжка. Командир дивизиона подполковник Ютрин, со шрамом через всю правую щёку и командир стартовой службы майор Потапов, оба фронтовики, требовали от нас одного — знать (пока только по техническим описаниям и схемам) ракетную технику назубок. Они были готовы простить нам любой проступок, но не прощали одного — незнания техники. Мне досталась система 8К63У, то есть «крыша» — защитное устройство весом 350 тонн, которое по рельсам должно было наезжать на ракетную шахту и ложиться на неё с помощью гидравлических домкратов. Таких «крыш» (а значит, и шахт) на базе было четыре. Под куполом каждой «крыши» на тросах с помощью целой системы подъёмников крепились три кольцевые площадки, опускающиеся на разные уровни, с которых велось предстартовое обслуживание ракеты, в том числе и её ядерной головки. Я и ещё двое солдат (Ренат Гибидуллин, башкир, с которым я очень сдружился, и Олег Потапов с Донбасса, с ним я соперничал) в три смены должны были обслуживать всё это хозяйство. Без ложной скромности замечу, что теоретической, а впоследствии и практической частью по своей специальности я овладел на отлично: досконально знал все мельчайшие детальки и их взаимодействие, а знание довольно сложных электросхем этих механизмов позволило мне, рядовому солдату, вести занятия с офицерами из других аналогичных военных частей, которые были созданы чуть позже нашей.
Ко всему этому мной овладел зуд рационализаторства. Правда, эта «болезнь» началась ещё на гражданке, когда я работал на обувной фабрике. База располагалась на территории поселкового Совета Иецава Елгавского района Латвии, поскольку она ещё достраивалась, то там всё было новое. Нас привезли летом 1962 года и закрепили за специалистами, монтировавшими оборудование, и порой конструкторы на наших глазах снимали только что установленные механизмы и ставили другие, более подходящие для решения задач, стоящих перед базой. И даже после того как почти через год закончился монтаж и в шахтах установили ракеты, оставался простор для различных усовершенствований. В одном дивизионе со мной оказался Виктор Синявский, призванный в армию на год раньше меня и имевший специальное образование по электрике. С этим парнем мы стали дружны, и вместе, по своей личной инициативе, для начала мы смонтировали доски контроля за нахождением людей в шахтах. А необходимость в этом возникла почти с первых же дней службы. База представляла сложнейшее подземное сооружение, состоящее из единой централизованной части, в которой находились центральный пульт управления базой, энергоблок, мощнейшие дизели с подводной лодки, огромные резервуары для компонентов ракетного топлива, учебные классы, жилой блок, столовая, комнаты отдыха и т. п. Вокруг центральной части — в радиусе около 100 метров — размещались четыре ракетные шахты, соединяющиеся с центральной частью подземными коридорами, оборудованными коммуникациями, по которым (коридорам) по тревоге мы сломя голову мчались к шахтам для подготовки ракет к пуску (разумеется, если они к этому ещё не были готовы), после чего возвращались в центральную часть, занимали свои места в ЦПУ и по командам нажимали соответствующие кнопки.
Так вот, эти сооружения базы имели огромное количество различных помещений на разных уровнях, и порой люди разбредались по этим сотням помещений для работы, и частенько обнаруживалось отсутствие кого-либо аж через несколько часов после «закрытия» объекта. И дело не только в том, что кто-то где-то остался голодным без ужина, а главным образом проблема была в режимности объекта — объекта, напичканного секретной дорогостоящей техникой с содержанием огромного количества драгоценных металлов. Например, все контакты электрореле всех электроустановок были из стопроцентного серебра. В самой же ракете были и золото, и платина. И разве мог кто-то поручиться, что какому-нибудь солдату или монтажнику не придёт в голову снять одно-два реле, на каждом из которых по пять граммов чистого серебра, а то и прямо с ракеты снять пару платиновых контактов, чтобы обменять их на бутылку самогонки на ближайшем хуторе. А таких реле на базе-то тысячи — и без всякого присмотра. Суть нашего рацпредложения (с практической реализацией) заключалась в том, что всем, кто отправлялся на работы с техникой, выдавались номерные металлические бирочки (жетоны), которые надо было повесить на доску контроля, чтобы разблокировалась дверь прохода в соответствующее шахтное сооружение. И пока бирка была на доске в ЦПУ, по сигнальным лампочкам было видно, в какой шахте люди, из какого отделения и какой службы. По количеству возвращённых бирок определяли, все ли вышли из шахт и вернулись в жилую зону. Зная, кто из конкретного подразделения сегодня на дежурной смене, контролирующий устанавливал любого человека по фамилии. Потом мы с Виктором придумали ещё что-то, а потом он демобилизовался, и я остался один на всю часть, кто занимался рационализаторством, приобрёл соответствующую известность, получил звание «Лучший рационализатор дивизии». А самое главное, по лучшим своим рацпредложениям по оформленным заявкам я получил пять свидетельств, и что ещё более важно — по 200–300 рублей за каждое рацпредложение. Для ефрейтора с месячным содержанием 4 рубля 80 копеек (из которых 80 копеек — это компенсация за табак, хотя я и не курил) такие деньги были сказочным богатством. Кстати, будучи пацаном, я, как и мои дружки, несколько раз пробовал курить, подбирал бычки, как и они, но по-настоящему курить так и не научился, а со временем даже запах табачного дыма я стал не переносить.
Через год службы, когда мы усиленно готовились к боевому дежурству, в октябре 1962 года грянул Карибский кризис, спровоцированный установкой советских ракет на Кубе, то есть в непосредственной близости от границ США. Сейчас о кризисе известно очень много, но тогда о происходящем информации не было никакой, кроме скудных сообщений о готовности США начать войну против Кубы и СССР. И, как по команде, отданной негласно, все солдаты стали писать рапорта с просьбой направить их на Кубу защищать кубинцев. Многие делали это по примеру других, а мне было откровенно смешно, просто я понимал, что проблемы такого уровня не решаются добровольцами-недоучка-ми, и оказался единственным в дивизионе, не подавшим такой рапорт. Реакции офицеров на это я не знаю, но солдаты, особенно из первогодков, были потрясены. Их удивило, что я посмел поступить не так, как все, но, зная мою политизированность — а я выписывал и читал несколько газет и журналов, не считая прессы в Ленинской комнате, — стали всё чаще подходить ко мне консультироваться.
