— А король у вас кто, — поинтересовался настоятель.
— Даже и не знаю точно падре, — искренне затруднился с ответом Константин, — из Ягеллонов кто–то, а как зовут — не помню. Дело в том, что в наших местах власти у короля нет на самом деле. Магистр у нас правит. Тевтонского ордена рыцари. Они язычников в христианскую веру обращают по болотам литовским. А у нас замок орденский стоит. И торговый посад рядом. Вот там я и живу. Жена у меня, детей двое. Только я их давно не видел.
— А что же так? — спросил аббат.
— Прошлой осенью плыли мы в Любек с товаром, как тут буря разыгралась. Ветер паруса сорвал. Носило нас по морю пол дня. Корабль и не выдержал, рассыпаться начал. Только мы с напарником моим и спаслись. За мачту уцепиться успели. Товар весь погиб и казна корабельная. Но не этого жалко, а двенадцать человек из команды без покаяния сгинули. Мы тоже спастись не чаяли, окоченели совсем. Но господь смилостивился, подобрала нас на утро ладья из Данцига. Вернулись мы домой, пришли в костел, чтобы свечку за спасение поставить, а священник наш и говорит: «Господь вам милость свою даровал, но должны вы матросов своих отмолить перед богом». Посоветовались мы с ним и решили по святым местам пойти, иконам чудотворным и святым реликвиям поклониться. Просить за товарищей наших, что без отпущения грехов умерли.
— Богоугодное дело, — одобрил настоятель, — куда же вы направились?
— Первым делом пошли мы в Ченстохов. Поклонились там святой иконе богоматери, которую сам Лука–апостол писал. А оттуда в Вену пошли. В соборе святого Стефана у мощей великомученика молитву вознесли.
— Помню, помню, — одобрительно молвил священник, — был я там много лет назад, когда в Риме учился. Оттуда, наверное, в Рим пошли?
— Нет, падре, — Константин покачал головой, — оттуда мы в Магдебург отправились. Поклонились мощам святого Морица–великомученика. А потом мы в Кельн пошли, где мощи волхвов хранятся.
— Знаю, — подтвердил аббат, — собор еще там строят вместо сгоревшего. Уже лет сто, наверное. Закончили наконец?
— Что вы падре, — Константин помнил, что строительство Кельнского собора завершилось только в девятнадцатом веке, — уж очень собор огромный. Его еще и на половину не построили. А затем мы Трир и Аахен посетили. Там много святых реликвий хранится. А потом мы в Париж направились, поклониться мощам святой Марии Магдалены. Оттуда, через Орлеан и Лимож мы в Тулузу больше месяца шли. Там нам про вашу обитель рассказали и мы, по дороге в Марсель решили к вам зайти.
— А дальше куда направитесь? — поинтересовался настоятель.
— В Риме мы хотели наше паломничество закончить, — Константин наклонил голову и перекрестился, на этот раз правильно, — если Господу будет угодно.
— Долгий путь вы прошли и благое дело делаете, — монах перекрестил его распятием, — отпускаю тебе грехи и буду молиться за вас.
Наконец аббат отпустил Костю, наказав прочесть по пять раз «Pater Nostris» и «Ave» и предложив сделать пожертвование во славу церкви.
— Прошу прощения святой отец, — Константин решил хоть как–то задобрить аббата, — у нас, к сожалению, не осталось серебра на приличное пожертвование. В Тулузе на рынке украли у нас кошель. Позволительно ли будет сделать церкви в вашем лице подарок в виде заморской диковины, которой даже у короля нет?
— Безусловно, — в голосе аббата прозвучало любопытство, смешанное с осторожностью, — но только если это не связано с колдовством и прочими происками врага рода человеческого.
— Что вы, падре, ничего богопротивного. Вы можете проверить это с помощью святой воды, — Константин вытащил из кармана куртки одноразовую гелевую ручку и пропихнул ее сквозь решетку исповедальни, — это чудесное перо, привезённое с Востока, может писать целый год без чернил и не ставит кляксы. Только осторожно, оно хрупкое и может сломаться.
— Благодарю тебя сын мой, — аббат явно был доволен подарком, — ты можешь идти. И позови своего спутника.
— Но мой спутник не знает языка, — попытался отмазать друга Константин.
— Ничего, зато я знаю шесть языков. Как–нибудь мы сумеем с ним объясниться.
Костя вернулся к скамье и вкратце передал Борису суть разговора. Гальперин занял место перед окошком исповедальни, и решил взять инициативу в свои руки. Он обратился к аббату по–русски. Прокол — аббат явно не знал этого языка и ответил Борису на латыни. С грехом пополам построив фразу, Гальперин дал понять, что латынью он владеет недостаточно хорошо. Монах перешел на греческий, но тут дела обстояли еще хуже. На испанском дело пошло чуть лучше, чем на латыни, но, по мнению аббата, недостаточно хорошо и он перешел на арамейский, который для Бориса прозвучал как искаженный иврит. Ответ на иврите аббат также понял. Процесс, что называется, пошел. Для каждого из участников, собеседник говорил с ошибками, но более–менее понятно. Настоятель, видимо утомившись языковыми поисками, не слишком прессовал клиента, а Борис, пользуясь опытом предшественника, старался следовать формуле и согласованной легенде. В дополнении к Костиным грехам он покаялся в использовании проклятий в отношении своих матросов. Попытку оправдаться тем, что все шкиперы ругаются и иначе, мол матросы не будут выполнять команды, аббат не принял. В результате, наложенная епитимья содержала в два раза больше «Ave».
— Откуда ты язык знаешь, — поинтересовался настоятель после завершения исповеди.
— Я и по–арабски объясняться могу, — не растерялся Борис, — был я в святой земле, падре. Попал я в плен к османам и продали меня в рабство в Акко. Пока не выкупили, три года там провел.
Аббат заинтересовался и начал расспрашивать. В ответ, Гальперин описал ему в подробностях старый Иерусалим. Упомянул, что спускался в темницу в которой содержали Иисуса перед казнью и прошел его крестным путем по виа де ла Росса.
Монах слушал с большим интересом, благоговейно прижимая распятие к губам. Тем не менее, к концу рассказа аббат начал понемногу ерзать. Видимо сидение на жесткой скамье исповедальни утомило его.
— А что за процедуру ты выполнял после ужина, сын мой? — поинтересовался аббат, когда Борис закончил.
— Зубы я чистил, падре. Обычай у нас такой — толченным мелом зубы чистить. Из рта не пахнет и зубы меньше портятся. Из Индии этот обычай пришел. Только там для этого палочки сандалового дерева используют. А у нас сандал не растет, поэтому щетки из щетины делают. Вот мне уже почти тридцать пять лет и все зубы целые, — Борис оскалился, демонстрируя зубы, благоразумно умолчав про четыре фарфоровые коронки.
— Зубную боль господь посылает за грехи наши, — наставительно изрек монах.
— Значит немного я грешил, — развил сентенцию Гальперин, — раз у меня зубы не болят.
Аббат хмыкнул и, благословив, отпустил Бориса.
Время уже приближалось к полудню, когда друзья, облегченно вздохнув, вышли из храма и вновь направились к воротам.
— Уф–ф–ф, утомил — Константин демонстративно смахнул пот со лба.
— Это мы еще легко отделались. Видимо подарок твой его впечатлил. Да и я ему про святую землю баки залил. — Борис раздраженно поморщился, — Ох, не люблю я притворяться. Не нравится мне этот цирк. Чтоб я так жил, если еще раз пойду исповедоваться.
— А–а–а, ну его к монахам, — махнул рукой Костя, — а притворяться нам все равно придется. Нельзя же нам объявлять, что мы из будущего.
— Ну к монахам ему далеко идти не надо, — Борис усмехнулся, — он и сам монах и вокруг него почти одни монахи. А насчет притворяться — ты прав. Хотя опасность здесь имеется. И опасность очень серьезная.
— Какая же тут опасность? Легенду мы, вроде, хорошую сочинили. Не думаю, что они нас расколоть могут.
— Дело не в легенде. Я вот только что сообразил, что притворяться католиками — опасно. Когда этот поп засек, что ты по православному перекрестился, у меня, честно говоря, душа в пятки ушла. Дело в том, что если ты себя католиком объявляешь, то при нарушении канона тебя инквизиция за очко может взять только так. Вот возьми евреев — просто потому, что я историю своего народа немного лучше знаю. Их изгоняли, погромы устраивали, просто вырезали всех, включая младенцев, как Богдан Хмельницкий. Ваня Грозный, к примеру, всех, кто креститься отказался, в Десне утопил. Но это все хоть и с одобрения церкви, но не самой церковью. А вот выкрестов, которых засекли или просто заподозрили в тайном исповедовании иудаизма — инквизиция на них отрывалась по полной и дело заканчивалось костром почти без исключения. Да и с протестантами аналогично поступали. Вспомни «Тиль Уленшпигель». Хорошо еще, что мы к бенедиктинцам попали. У доминиканцев, боюсь, мы бы уже на дыбе висели.